Газетная фотография снова оживает. И отец уже не на диване, в уютной комнате родного дома, а на льдине, в суровом, безбрежном океане прислоняет сына к себе большой, знакомой и теплой рукой.
И как тогда, в безоблачную светлую пору отрочества, Валентин проникся уверенностью в себе, в том, что отцовская рука не зря покоится на его плече и не напрасно в словах папки столько надежды на сына. Желание совершить необыкновенное овладело им. У него хватит сил все превозмочь в тяжелый час испытаний, пройти через любые преграды, не отступить, не дрогнуть! Да, он будет похож на четырех советских людей, восхищающих мир спокойствием и выдержкой в грозном царстве вековечных льдов. Да, он сделает все, чего ждут от него народ, Родина. Чем бы это ни угрожало ему.
Отец вдруг замечает, что Валентин коченеет, что мороз вот-вот одолеет его.
— Э, да ты, брат, совсем забыл, что нужно делать! — укоризненно говорит профессор. — Так и в сосульку превратишься очень скоро. Ну, довольно стоять без движений. С холодом борись вот так…
И отец принимается тормошить сына, как любил будить его ранним погожим утром где-нибудь на сеновале, в саду или у реки на рыбалке. Но Валентин уже не человек, а ледяной, неподвижный и ко всему безучастный столб.
От этой мысли и от холода, который пронизал его насквозь, он стонет и просыпается.
В шалаше никого нет. Валентин лежит один, спиной к догорающему костру.
Он вскакивает, стремительно протягивает к огню закоченевшие руки и ноги, подставляет грудь, лицо. Ему сейчас ничего не нужно, кроме обжигающего пламени костра. Он так жаждет тепла!
* * *
Иван Андреев — грузный, коротконогий, с одутловатым испитым лицом. У него маленькие хитрые глазки, тонкие, плотно сжатые губы и большой, все время к чему-то принюхивающийся нос. Во всем его облике есть что-то от хищного зверя, рыскающего в поисках жертвы, непрестанно высматривающего на кого бы напасть, совершить внезапный и верный прыжок, скрутить мертвой хваткой, вцепиться в горло зубами.
Но сейчас этот зверь выглядит необычно. Односельчане Андреева и жители окрестных деревень, всегда предусмотрительно избегавшие встречи с гитлеровским полицаем, теперь не узнали бы его.
Обмякший, ссутулившийся, он грудью навалился на стол. Граненый стакан дрожит в его руке, и самогон, распространяя вокруг отвратительное сивушное зловоние, расплескивается по белой скатерти. Андреев быстро опрокидывает стакан в широко раскрытый, обросший седой щетиной рот, с размаху ставит его на стол и принимается барабанить по стеклу скрюченными пальцами.
