Последние слова капитан говорил в палубу, японцы за спиной хищно улыбались, глаза вовсе превратились в щели.
— Да вы что, братва! – Перед капитаном вырос матрос в рваной тельняшке, лысая голова на могучей шее блестит бильярдным шаром.
— Когда это русский моряк сдавал корабли! Это же явное предательство! – Палец лысого указал на капитана.
— Ульянов, вернись в строй! – Заорал боцман.
— Товарищи, вы же сами бывшие рабочие, отцы у вас на фабриках надрываются! Как мы домой вернемся? Какими глазами смотреть будем?
Строй загудел, матросы опустили головы. К Владимиру подошел боцман.
— Вован, братва не готова, картина ясная – все к рыбам пойдем ни за что.
— Эх, Железняк! Фамилия у тебя стоящая, только ты ее не стоишь. – Владимир прямо в глаза смотрел боцману. Тот отвел взгляд.
— Не готовы еще, Владимир.
— С вами революцию не заваришь! Эх, вы, патриоты! Не порох — сердца у вас отсырели!
Матрос толкнул плечом боцмана и бросился к оружейному складу.
— Останови его, боцман! – Пришел в себя капитан.
— Он же боеприпасы взорвет!
Железняк бросился к стальной двери, за которой скрылся бунтарь, но успел услышать скрежет запорных листов.
Владимир услышал глухой крик боцмана:
— Полундра, братва! Спасайся, кто может!
В железных коридорах кое–где еще горели электролампы, хотя Владимир и в полной темноте нашел к ящикам с оставшимися снарядами. Личная месть отодвинулась на второй план. Честь дороже мести!
В этот момент корпус корабля вздрогнул, японский снаряд угодил в борт рядом с тем местом, где находился Владимир.
Русский матрос, не в силах удержаться на скользких металлических ступенях, ухнул вниз.
Владимир очнулся на мягкой кровати, вокруг было белым бело, маленькие узкоглазые медсестры, как ангелы, неслышно скользили мимо. Владимир попытался приподняться на локтях, голова гудела, тошнота подступала к горлу. Перед глазами образовались двое японских военных. Один склонился, положил ладонь на забинтованное плечо.
— Ты настоящий самурай, Ульяна–сан! Ты скоро поправишься.
***
Солнце уже начинало припекать, ветерок сдувал последнюю росу с проклюнувшейся травы. В свежем окопе от земли в нос шибал сладкий запах, чернозем бруствера напоминал родную пашню.
— Сеять пора, а мы три года вшей кормим! Эх, землица наша Русская, когда ж тебе Господь разумного царя пошлет! – Бородатый солдат, прислонившись к брустверу, достал кисет из кармана шинели.
— Зачитался! Дайкось прокламацию.
Молодой солдатик протянул ветерану листок дрянной бумаги.
