Запятнанная биография | страница 38



воды, и Дядя Ваня стал мыться в старой хате.

Странно, но как-то сразу его стали называть уже не Дядей Ваней, а Иваном.

Когда прибежала Катя, Бабушка кивнула на старую хату и сказала:

— Иван там, он моется.

И Катя как-то долго и внимательно посмотрела на мать. Правильно посмотрела. Уже в тот же вечер все стало ясно.

Собрали людей. Крутили патефон — «Дядя Ваня, хороший и пригожий». Иван сидел во главе стола, и постепенно Гапон начал вспоминать его. Но только раньше за этими большими губами вспыхивали очень белые и ровные зубы, а теперь — черный провал, на высокий лоб спускался красиво уложенный чуб, а теперь торчит какой-то жидкий хохолок, и главное — глаза: они больше не были блестящими, а стали какими-то зеленовато-мутными.

Сначала все было ничего.

Патефон пискляво пел про пожарника-ударника, за столом говорили негромко, но наливали часто, и почему-то не оставляло ощущение, что добром это все не кончится. Так и вышло.

Гапон задремал под столом, наевшись прохладного холодца, который уронил уже неверной рукой начальник Заготзерна по имени то ли Груздь, то ли Гудзь. И до удачи с холодцом перепало неплохо: хорошая куриная косточка с хрящиком, конец колбасы с веревкой, но и с кусочками пахучего сала, веревку, конечно, выплюнул, а салом насладился, растирая языком по небу.

Ему снился Вилли. Вилли стоял посреди двора в своих блестящих сапогах, белой рубахе без воротника и щурился на солнце.

При этом в одной руке, поднятой вверх, он держал ужасную гадость — черный пистолет. И вдруг пистолет выстрелил, раздался жуткий грохот, Гапон вскочил, затряс головой. Но грохот не приснился, он был наяву. Это Иван сдернул скатерть вместе с посудой и едой. На глиняном полу валялись кружки волшебной колбасы, куски студня, утиная нога, — хватай, что хочешь. Но Гапон почел неприличным в своем доме пользоваться бедой. А беда была. Иван кричал жуткие слова, топал огромными сапогами, Бабушкины ноги вытанцовывали рядом. Иван и Бабушка боролись. Потом подскочили сапоги Шпака. Все кричали, но громче всех Иван.

Потом он сидел на лавке, а Шпак держал его за плечи.

«Это только начало», — подсказало предчувствие. Правильно подсказало. Наступил позор. Именно так ощущал он новую жизнь.

С утра Иван ходил хмурый и лучше было не попадаться ему ни на глаза, ни под ноги.

К вечеру начинал собираться в село. Да и не в село даже, а в станционный буфет. Бабушка плаксивым голосом отговаривала его, он даже не отвечал. Прилизывал свой редкий хохол и шел к станции. Гапон никогда не ходил за ним. Зачем? Только позориться. Иван ведь будет потом лежать на полу буфета, пока за ним не придет Катя или Фомка.