Наконец вбежал круглолицый ясноглазый мальчишка. Густые темные волосы выбились из прически, закрывая лоб смешной челкой. И прямо – к отцу.
– Батюшка, звали? – и рот до ушей.
Потянулась было отцовская рука приласкать Гришу, да замерла на полпути.
– Ну-ка, становись, – с притворной суровостью приказал Орлов.
Гриша послушно занял свое место в ряду братьев, рядом с Алешкой. Тот украдкой ему руку пожал: держись, мол. А отец меж тем внушал:
– Стыдно мне, орлята мои, за ваше бесчинство! Или вы не мои сыновья? Или не вас я учил – послушание старшим да братская любовь да будут для вас превыше всего. И ты, Феденька, не вертись, прямо стой, хоть и мал, а слушай да вникай… Пятеро вас – опорой должны стать друг другу. А ну как умру? Что? Передеретесь без меня за наследство?
– Батюшка! – выкрикнул взволновавшийся Гриша. – Вы никогда не умрете, никогда!
А у Алешки рот закривился. Феденька испуганно смотрел на братьев, вновь готовый разреветься, и лишь Иванушка внимал отцу со строгим и внимательным выражением лица, как старшему и подобает.
Посек-таки Григорий Иванович сыновей…
Года два прошло – не стало отца. Но его завет помнили «орлята» – всегда горой стояли друг за друга, младшие старших слушались, а старшие о младших заботились…
Детство вернулось на миг, воспоминания о нем все затмили: годы учебы в сухопутном шляхетском корпусе, жизнь гвардейскую, войну и Цорндорф, что сделал из Григория Орлова героя. Все забылось… кроме одного.
– Десять лет… – сказал он неожиданно.
– Вы о чем? – не понял Ошеров.
– Так… детство вспомнилось. Десять лет мне было тогда… а ей – пятнадцать. И кто знает… Может быть, как раз в тот миг, когда я Ваньку мутузил, она и въезжала в Россию. Сама мне рассказывала – зима была, снегу намело.
– Екатерина…
Это имя, вполголоса произнесенное Сергеем, искрой сверкнуло и исчезло, оставив после себя многозначительную тишину. Нарушил молчание Орлов.
– Алехан как узнал, в кого я влюблен, аж взъерепенился! – Григорий заметно повеселел и улыбнулся. – Думал даже, что побьет, хотя и младший брат.
– Понимаю его. Ведь она же… высота-то какая! Ох, Григорий Григорьевич, а ну как… головы лишитесь?
– За нее – не страшусь, – твердо отвечал Орлов. – Да и жизнь на что, если смерти боишься? Все одно ведь придет, раньше ли, позже… Не позволю голштинскому выродку над ней измываться! Этот дурачок и мизинца ее не стоит. Посмотрим, чья возьмет.
– Лишь бы крови не допустить, – повторил Сережа слова Потемкина.
