Слово «секреты» послужило для Жака Пьера, как звонок для собак Павлова, самым сильным естественным раздражителем, разгорячившим его любознательность, словно медную руду в доменной печи. «Перенять истинную китайскую культуру, — эти слова симфонией радости звучали в его сердце, — самую древнюю на земле». Через три дня он уволился из университета и полетел в Китай.
Поднебесная приняла француза настороженно, но, увидев его искреннее восхищение китайской культурой и желание даже пожертвовать своей европейской сущностью ради ее познания, она раскрыла свои сокровищницы. Настоятель Шаолиня взял Жака Пьера в число послушников. При первой их встрече он коснулся рукой его пульса и сказал:
— У вас, европейцев, есть одна Женщина с Ребенком в руках — я вижу это, как и крест на твоем лбу, — Она хранит вас от зла. Но наш, китайский, бог сильнее всех, — увидев склоненную в почтительности голову парижанина, настоятель довольно ухмыльнулся и почесал бритый затылок.
Через двадцать лет Жак Пьер, ставший к тому времени монахом Сюй Чжун-шу, изучил стиль пьяной обезьяны Кун-фу, а также стал мастером Ци-гун. Он носил шафрановую накидку, брил голову и почти забыл родной французский язык. Но настоятель готовил его для одной миссии, о которой ему самому пока ничего не было известно.
Однажды брат пришел в его комнату. Сюй Чжун-шу медитировал, представляя в уме разлагающийся труп. Он, почувствовав на периферии сознания присутствие человека, по всем правилам вышел из медитации и кивком головы приветствовал брата, который поклонился и сообщил ему известие — настоятель приглашал его на беседу.
Настоятель медитировал, когда Сюй Чжун-шу подошел к его террасе. Он сидел, погруженный в глубокий транс, его оранжевая накидка и сосредоточенное лицо гармонировали с лучиком солнца, оставившим на ровной поверхности его черепа сияющий блик. Прождав с полчаса в почтительной позе, француз усльГ-шал, как учитель, не выходя из медитации, произнес:
— Один мудрец говорил, что великое царство — это низовье реки, удел поднебесной, самка поднебесной. Самка всегда невозмутимостью одолевает самца, — он приоткрыл глаза и поднял свою руку. — Сюй Чжун-шу, наша великая культура готова подчинить себе западный мир. И мы сделаем это не так агрессивно, как европейцы, но мягко, превосходством своей древней мудрости, — настоятель кивком головы повелел сменить почтительную позу на дружескую. Это была великая честь, и француз впервые ее удостаивался. — Сюй Чжун-шу, хотя ты и не приобрел прекрасный узкий разрез глаз, и цвет твоей кожи такой же белый, как прежде, но душа твоя, без сомнения, китайская, как и у меня.
