Глубокий, низкий голос умолк, но восторг не исчезал с ребячьих лиц. Амос протянул одну руку Полли, другую Филиппу, и вот уже все ручонки соединились в тесный круг, и старик начал песню:
Глубоки эти воды, Господь,
Глубоки эти воды, Господь, о Господь,
Как бы мне пересечь эти воды,
О Господь, как мне их пересечь
[40].
Они все знали слова, и вскоре снова звучал весь хор.
Голоса умолкли, круг распался, но детишки по-прежнему не сводили глаз с Амоса.
— А ну, бегите на опушку, посмотрим, кто первый услышит пересмешника, — тихонько шепнул им Амос.
Повинуясь его негромкому голосу, они наперегонки помчались к двери, топоча босыми ножками сначала по земляному полу, а потом по песчаной дорожке.
Луиза, закрыв лицо ладонями, тихонько плакала. Виолет взяла на руки младшего и ласково его баюкала, пока Амос разговаривал с Луизой.
— Тяжело тебе приходится, Луиза?
Они кивнула.
— Все тяжелее, год от года. Нелегко было, когда Моисей оставался с нами, а без него еще тяжелее стало. Есть нечего, еду купить не на что, мне немало помогали, пока не устали, — тяжело вздохнула женщина. — Скоро они у меня детей заберут. Сначала Полли, а потом и всех остальных. Нету у меня больше сил, чтобы жить, Амос.
Амос ласково утешал несчастную женщину, а под конец предложил прислать Моисея и Филиппа к нему в кожевенную мастерскую, пусть помогут немножко, а он им заплатит по пенсу в день за работу.
Глаза женщины, словно медные монетки в отсветах огня, вспыхнули от радости.
— Тогда тебе будет полегче кормить остальных, — добавил кожевник.
Вроде бы ничего не изменилось, но после ухода Амоса и его семейства у Луизы стало повеселее на душе.
Ночью Виолет слышала, как Амос считает монетки в медном котелке, перебирает бумажные банкноты. Она догадалась, что у него на уме, и сразу поняла — предстоит нелегкий разговор с мужем. Никогда еще она ему не возражала, не сомневалась в его решениях, но, женившись на ней, он даровал ей свободу, и теперь пришла пора этой свободой воспользоваться. Они ничего ему не сказала, сделала вид, что спит, когда он улегся рядом с ней в постель, накрывшись одеялом, которое она сама соткала.
— Ты спишь, Виолет? — тихонько спросил Амос.
Такой ласковый у него голос, что нелегко притворяться спящей. Но она не пошевелилась, только еле слышно дышала.
Он прошептал такую знакомую жене молитву, всегда кончавшуюся словами: «Спокойной ночи, Господи». Еще долго женщина лежала в темноте, прислушиваясь к тихому дыханию мужа. Нет, нельзя ей проявлять слабость, никак нельзя.
