Марья Трофимовна спала в комнате на кровати, Игнат Трофимыч на печной лежанке, разговор их шел через открытую комнатную дверь, все пространство ночного дома было между ними, лунный свет проникал в окна, и в этом тихом зеленом свете луны каждое сказанное слово обретало особый, весомый смысл.
— Слышь, слышь! — позвала в очередной раз своего старого Марья Трофимовна. — Если это золото в самом деле… так ведь каких делов можно было б наворотить!
— Каких делов? — не сразу, через паузу отозвался Игнат Трофимыч.
— Каких! Золото, оно золото и есть. У Надюхи-то, конечно, все имеется, ей ни к чему… у нее и машина от государства, и квартира от государства, и дача… А у Витьки-то что? Голь голью, одно только слово, что инженер. Нужно было учиться…
На этих последних своих словах Марья Трофимовна от нахлынувших чувств, а также от появившейся у нее невольной привычки, когда заговаривала о яйцах Рябой, увлажняться глазами, всхлипнула, швыркнула носом, а Игнат Трофимыч так же невольно почувствовал себя виноватым, как вообще всегда, и до этих яиц, чувствовал себя виноватым при слезах Марьи Трофимовны, крякнул и довольно долгое время не знал, что ей ответить. Сын Витька был поскребышем, Марья Трофимовна родила его уж весьма немолоденькой, Надька школу как раз кончала — вот когда родила. И, как положено поскребыша, любили его — в молодости так любить не дано, нет в молодом организме столько любви на детей, но и он радовал: учился отлично, как дневник ни откроешь — все пять да пять, похвальные грамоты из школы носил — как грибы из леса. Надька, та через пень-колоду училась, одна заслуга — общественницей бегала, а Витька, он нет, он без всякой придури свои похвальные зарабатывал. В Москву поехал — в столичный институт без экзаменов поступил, именную стипендию там получал… и что вышло из всего этого? Пшик один вышел, и ничего больше. Сидел уже семь лет в каком-то кабэ, зарплата — и одному не прокормиться, а уж двое родились, не только накорми, но и обуй-одень…
— Да-а, конечно… — сказал, наконец, Игнат Трофимыч в лунную тишину дома, нарушаемую швырканьем Марьи Трофимовны. — Не в уме, значит, счастье.
— Не в уме, чего от ума-то, — тут же охотно подхватила Марья Трофимовна. — А как бы хорошо им с кооперативной квартирой помочь. На машину бы дать. Приоделись бы, глядишь…
Игнат Трофимыч снова крякнул. Что ты будешь делать с проклятой бабой. По одному месту да десять раз. Как танком.
— Так что с ним, с золотом-то… — сказал он. — Оно у тебя что есть, что нет. Что на него купишь? Ничего не купишь.
