Эта уверенная и независимая птица с легкостью, недоступной для бескрылого племени пешеходов, весь свой век неспешно бредущих по извилистым пыльным дорогам, парила над землей, игнорируя высокомерное убожество придуманных нами земных границ и их надменных хранителей, высоких заборов и нахохлившихся изгородей, воздвигнутых недоверчивыми разноязыкими жителями земных просторов. Она даже не замечала многочисленного племени завистливых, вечно сонных и степенных стариков-филинов, столь удобно примостившихся на раскидистых и скрипучих ветках огромных вековых деревьев.
Этот неистребимый легион почтенных и уважаемых болтунов с нарочитой неторопливостью вечно вчерашних мудрецов продолжал рассуждать о том, как было б хорошо полетать, да в эти новомодные и невероятно суетные времена и погода уже не та стала. Вот ведь какая беда: испортилась погода с течением времени, считали филины, имеет она такое вредное и коварное свойство. Только огромная птица, беззаботно наслаждающаяся полетом, не думала об изменчивой погоде и степени ее вечной и неизбывной противности. Так уж устроена наша жизнь: когда мы делаем то, что любим, мы не замечаем препятствий и критики…
Странная, большая и сильная птица любила просто летать и не думать ни о погоде, ни о дорогах, ни о том, где найти вкусных жирных червяков. Но об этом никто не знал — потому что становилась она уверенной и быстролетящей покорительницей небес только в первую ночь каждого месяца. Такая странная была у нее судьба.
А в остальное время превращалась эта необычная птица в удивительно забавного и милого ежика с мягким животиком и бессчетным числом торчащих из спины острых иголок, терпеливо несущего по извилистым лесным дорожкам свою не очень-то веселую и совсем непростую приземленную судьбу. Он удивительно смешно и неторопливо переваливался с боку на бок, подобно множеству других ежей Дальнего Леса и его ближайших окрестностей.
Отличался он от своих многочисленных собратьев не только непонятной для всех прочих ежиков мечтой о полете, но и невесть откуда взявшимся длинным хвостом средней степени пушистости. Никто не мог понять, откуда у этого ежика появился хвост, столь нетипичный для его обычных лесных собратьев, которые без всякой магии, таинственных заговоров, наворотов и странной хвостатости, дружно и весело семенили всю отпущенную им далекими богами земную жизнь по извилистым дорожкам Дальнего Леса.
Но этому ежику, как ни странно, нравилась его неожиданная хвостатость. Именно этим хвостом самозваный лесной живописец рисовал бесчисленные и замысловатые художественные загогулины на песке. А потом ежик восторженно, напрочь забыв о скромности, любовался своими творениями, разглядывая их удивительно долгим, влюбленным и печальным взглядом. Несомненно, эти художества ему бесконечно нравились. В самом деле: редкий творец глуп и одновременно скромен настолько, чтобы критиковать свои собственные нетленные шедевры. Для этого есть окружающие нас искусствоведы, искусстволюбы и просто беззаветные ценители неуловимого чуда изысканного художественного образа и безобразия почти совсем «отвязной» наивности простого ремесла.
