Омск встретил Татьяну солнцем и ветром. Вот и знакомая калитка, вот и лавочка во дворе, вот и мать — на лавочке. Татьяна замедлила шаги, приглядываясь к матери. Варвара встрепенулась, почувствовав сторонний взгляд, и ринулась через дворик к дочери:
— Донюшко моя! Уж не обознались ли глаза мои? Ты ли это…
Татьяна поморщилась, устыдившись навернувшихся слез. Обняла мать и направилась к дому.
— Погоди, у меня не убрано, соседка возится. Посидим минутку, она и закончит.
У Татьяны защемило сердце — чужие люди обихаживают мать, а она еще раздумывает: перевозить ли ее в Москву. Видно, в свое время Николай переусердствовал в своей осторожности. Решено: без матери в Москву не поеду.
Через час, умывшись и переодевшись с дороги, Татьяна расставляла привезенные сладости, которые так любила Варвара, всегда приговаривая: и без мяса проживу, да и без картошки обойдусь, а вот к чайку сладенького всегда хочется.
— Ну что, мама, не надоело тебе соседской помощью одалживаться?
— Надоело не надоело, только как ты меня, донюшко, перевозить в такую даль думаешь? Что будем с домом делать, с вещами? Бросить хочешь. Заколотить окна-двери — и оставить так, на разграбление. Сколько раз мы с тобой говорили про это, а тебе все неймется.
— Знаю, какие вещи оставить боишься — сундук свой полуразворованный стережешь. Что обидно-то: от чужих людей узнавать приходится о твоих «тайнах». Поехали в Москву. Заберем остатки твоих пасьянсов, может, и пригодится твоя ворожба.
Увещевая мать, Татьяна спиной почувствовала взгляд. Тяжелый и угрожающий. «Верно, та самая соседка. Неспроста она в помощницы вызвалась: вон как напряглась, про сундук услышав», — черные глазищи Татьяны впились в лицо женщины с такой силой, что щеки у той побагровели, дыхание участилось, открывшийся рот стал заглатывать воздух.
«Как сазан в корзинке», — почему-то вспомнилось детство, пионерский лагерь и рыбалка на Дону.
— Что, занеможилось? Ступай к себе, — Татьяна говорила тихо, будто ничего не происходит. — Иди, иди, я уж присмотрю за матерью. Без тебя справлюсь.
Дверь за соседкой закрыли на ключ. Мать и дочь продолжили чаепитие. Со стороны казалось: мир да покой. И только грудь у Варвары нервно вздымалась в такт дыханию, предательски выставляя напоказ скопившуюся за годы горечь.
«Много грешила, видать, — жалея мать, думала Татьяна. — Ничего, в Валентиновке будет сама себе хозяйкой, а ко мне все-таки поближе. Хорошо, что дачу присмотрела, вместе нам не ужиться».
