— Не в этом главное, товарищ командир! Все в порядке, ты не сомневайся. Главное в другом…
Он не договорил, да и не нужно было ему договаривать: Никулин понял и так.
Папаша простился по-старинному, троекратно поцеловавшись.
Забрав мешок с гранатами и плотик, они ушли. Никулин приказал открыть пулеметный огонь, чтобы отвлечь внимание врага. Эта предосторожность была нелишней, хотя вправо и влево от моста по берегу тянулся пустой ивняк, который фашистские саперы не успели вырубить. Время шло, тикали часы в руках Никулина. Мысленно он был с Папашей и Фомичевым. По всему видно было, что враги не заметили никакого продвижения в кустах. Значит, благополучно. Уже доползли, наверное, и сейчас, лежа на берегу, раздеваются, грузят гранаты на плотик, а одежду свою оставляют…
— Харченко! — сказал Никулин. — Ты бы наведался в землянку, поглядел, как там раненые.
Харченко ушел. Никулин, оставшись один, сел на вырубленное в земле сиденье и отвернулся лицом к сырой земляной стене.
Из темного лаза командного пункта вышел, пригнувшись, Харченко, направился было к Никулину, но шагах в пяти остановился, посмотрел и отошел, не стал тревожить…
Потревожили Никулина фашисты. Они вдруг оживились, зашумели, закричали, многие, позабыв осторожность, вскакивали и размахивали шапками, стоя на виду в полный рост. Огня, между тем, они не открывали. Все это было странно, непонятно и заставило Никулина насторожиться. Он смотрел поверх бруствера, силясь разгадать причины столь радостного оживления.
Долго думать и гадать ему не пришлось.
— Танки! — сказал Харченко, и лицо его покрылось сероватой бледностью.
Никулин вскинул бинокль в ту сторону, куда он указывал, и увидел танки с вражескими опознавательными крестами. Танки грузно переваливали через хребет далекого холма, направляясь по главной дороге, что вела через лощину к мосту. Они шли быстро, им оставалось не больше десяти минут ходу. «Танки! Танки!» — загудело по траншее справа и слева от Никулина. В голосах своих бойцов он слышал тревогу, страх, смятение. Мысль его работала напряженно и ясно, как никогда. Вот оно, самое трудное, самое тяжкое испытание на сегодняшнем большом экзамене его жизни! Вот оно, пришло самое главное и большое, о чем не договорил, прощаясь, Фомичев.
— Гранаты мне! — скомандовал Никулин, чувствуя, как все его существо наполняется силой, светом и легкостью. Он принял в здоровую правую руку связку гранат, бегло осмотрел их.
— Жуков, остаешься командовать. Последнее моё приказание тебе — не пускать! Стой до последнего!
