Соответственно существует познание или эстетическое представление этих ступеней объективации; в архитектуре, скажем, воля представлена на уровне косной массы, тяжести, обретающей эстетические формы. Но — и тут самое интересное — музыка как форма искусства имеет дело не с теми или иными ступенями объективации воли, а с самой волей в ее первоначальной тотальной целостности. Музыка — форма искусства, которая не знает принципа индивидуации. А если совсем просто — музыка бесчеловечна.
Возьмем следующее высказывание Шопенгауэра, в котором платонический термин «идеи» можно в нашем случае понимать как явленные сознанию предметы:
Адекватной объективацией воли служат идеи; возбудить их познание посредством изображения отдельных вещей есть цель всех других искусств. Следовательно, все они объективируют волю лишь опосредствованно; а так как наш мир не что иное как проявление идей во множественности посредством принципа индивидуации (формы познания, доступной индивиду как таковому), то музыка, обходя идеи и будучи независима также от явленного мира, полностью этот мир игнорирует и могла бы до известной степени существовать, даже если бы мира вообще не было, чего о других искусствах сказать нельзя. Дело в том, что музыка — такая же непосредственная объективация и отражение воли, как и сам мир, во множественности составляющий мир отдельных вещей. Следовательно, музыка в отличие от других искусств отнюдь не отражение идей, а отражение самой воли; именно поэтому действие музыки значительно сильнее и проникновеннее действия других искусств: они говорят только о тени, она же — о существе.
То есть музыка в явленном, предметном мире есть репрезентация целостности воли как миротворного принципа. Это как бы метод и форма строения мира — мира как такового — без человека и прочих индивидуализированных существ.
Отсюда следует, что отдаваться музыке со всей немецкой страстностью — опасное занятие. Музыка раскрывает бытийные бездны и затягивает в них. Музыка дионисический, а не аполлонический принцип, как позднее будет говорить Ницше, считавший, скажем, оперу, неполноценным искусством, поскольку в ней существует речь, говорящий субъект, то есть человек. Это, как сказал Ницше, — «сократическая» музыка, а Сократ, отец рационалистического мышления, — нецелостный человек, и недаром некий даймонион перед смертью советовал ему заниматься музыкой. Можно сказать, что такой музыкой для Сократа стала его смерть.
