Борис Парамонов на радио "Свобода" 2007 | страница 17
Здесь пафос формализма: литература делается из литературы же, ее эволюция происходит имманентно, по собственным специфическим законам, установление которых отнюдь не требует поиска каких-либо внеположных детерминаций.
Одна из важнейших у Тынянова работ — статья 1924 года «Литературный факт». Он показывает на примерах, как идет движение литературы. В восемнадцатом веке господствовал в России классицизм, главенствующими жанрами были торжественная ода и эпическая поэма. Эти жанры износились, автоматизовались, то есть утратили художественную ощутимость, воздействие на читателей и самих пишущих. Происходит революция Карамзина — он хочет оживить канон, ставший клише, поэтому переходит к жанрам «мелким», исходящим из быта, например из переписки, частных писем. В письмах можно говорить о личной жизни и обстоятельствах самого автора, но этот материал требует тематической мотивировки: такова, например, любовь, вся область эмоциональной жизни. Отсюда — так называемый сентиментализм: это не просто «плаксивость и слезливость», а создание нового жанра. Но темы вместе с мотивировками тоже вырождаются: Карамзин забывает первоначально конструктивную роль сентиментальности и попадает в плен к теме; как пишет Тынянов, Карамзин становится Шаликовым.
Эти подходы и анализы формалистов станут яснее на современном, всем известном материале. В знаменитой статье «Промежуток», того же, 1924-го года, Тынянов пишет о тогдашних поэтах. Об Ахматовой, например, так: она попала в плен темы, раньше в ее стихах главное было ощущение нового ритмического и синтаксического строя, мотивированное внешне как бы дневниковым характером ее лирики, со всеми аксессуарами частной жизни: Библия была деталью обстановки: «А в Библии красный кленовый лист заложен на Песни Песней», а теперь Библия у нее — источник тем: стихотворение «Жена Лота». Это очень знаменитые стихи, потрясшие тогдашнюю читавшую Россию образом конца, гибели: жена Лота, оглянувшись на покидаемый город, обратилась в соляной столб. Что и говорить, сильнейший символ тогдашней российской погибели. Но у Тынянова это стихи, написанные неправильно, Ахматова теряет в них свои стилистические особенности, берет голой темой, чего в искусстве — и тут пафос формализма — делать нельзя.
Еще один пример из той же статьи, еще более, можно сказать, шокирующий: Есенин. «Москва кабацкая» для Тынянова — литературщина, уход Есенина от стиля к теме. Тема эта — погибающий Есенин, читатели его не столько читают стихи, сколько жалеют поэта, и не поэта даже, а человека. Это не художественная ситуация, утверждает Тынянов, — а эксплуатация жалости и прочих не идущих к делу искусства эмоций.