Аллен знал, что, когда Питер с Биллом снова встретятся, между ними не будет злобы. «Билл изменился, — рассказывал он Питеру, — мне кажется, что и я сам изменился, грозные облака растаяли, как бывает, когда мы с тобой в согласии. Наши взаимоотношения остались во мне, они со мной, они не исчезли, что-то похожее я теперь испытываю к каждому человеку… Прошлой ночью, когда я понял, что ты уехал, я заплакал, потому что я думал, что и любовь уйдет вместе с тобой и я останусь совсем один, но теперь я вижу, что Билл точно так же одинок, и я чувствую себя тесно связанным со всем и со всеми, я рад всей вселенной».
Той ночью Аллен и Билл ночевали в разных комнатах, и оба они были счастливы. В первый раз больше чем почти за год Аллен спал один. Он скучал по Питеру и принялся мастурбировать. Билл разбудил его с утра, они вместе позавтракали и принялись говорить дальше. Эти новые взаимоотношения были реальностью. Восхищенный, Аллен писал Питеру: «Я тоже изменился, я больше не подозреваю его и не беспокоюсь за него. Он больше не мучает кошек». (В Танжере Билл частенько мучил гостиничных кошек. Изменившиеся пристрастия Билла спасли от него Мирто — кота мадам Рашу.)
Аллен был рад, что теперь они с Биллом могут рассуждать о вещах, говорить о которых в Танжере было невозможно. Они говорили о новой модели взаимоотношений, пытались понять, как можно рассказать о «счастье любви» большому числу людей так, чтобы при этом не терялась индивидуальность отдельных партнеров. «Мы найдем решение этой проблемы прежде, чем сдохнем», — писал Аллен Питеру. Только почти через десять лет, в 1967 г., тысячи хиппи подхватили и развили идею, которую Аллен с Биллом обдумывали за кухонным столом в комнате Аллена номер 25: жизнь, основанная на свободной любви, мире и использовании наркотиков, расширяющих сознание.
В письме к отцу Аллен объяснял свои идеи о необходимости открытости между людьми и необходимости любить всех, в ответ он получил очень трогательное письмо от Луиса, в котором тот рассказал, как он любил мать Аллена Наоми. «Я делал то, что мне велела совесть, — писал Луис. — Это правда, что в начале, когда я полюбил истеричку, я был слеп, и в этой слепоте использовал наручники в качестве браслетов, позволяя своему духу страдать и писать стихи и стараясь сделать для Наоми все, что я мог. Я делал больше, чем мог, но судьба была против меня…Надеюсь, что ты никогда не поймешь, что значить любить женщину так, как любил я, а потом ее потерять».
