Стрелять дичь нелегко. Потом приходится заставлять себя есть. Я похудела, как во время сенокоса. Убийство мне всегда внушало отвращение. Должно быть, это у меня от рождения, мне всякий раз, как нужно мясо, приходится себя пересиливать. Я наконец поняла, почему Гуго предоставлял охотиться Луизе и деловым знакомым. Иногда даже думаю: жаль, что Луизы нет в живых, уж с мясом, во всяком случае, проблем бы не было. Но ей всегда нужно было поставить на своем, так она и бедного Гуго довела до погибели. Наверное, она все сидит в трактире за столиком — безжизненная застывшая фигура с накрашенными губами и белокурыми локонами. Она очень любила жизнь и вечно делала все не так, потому что нельзя безнаказанно так любить жизнь в нашем мире. Пока она жила на свете, она была мне совсем чужой, иногда это даже отталкивало меня. А мертвую Луизу я почти полюбила, наверное, потому, что теперь у меня есть время подумать о ней. В сущности, я никогда не знала о ней больше, чем знаю теперь о Белле или Кошке. Разве что Беллу и Кошку любить гораздо легче, чем человека.
Шестого ноября мы с Луксом отправились в дальний поход и пошли по неизведанной тропе. Ориентируюсь я очень плохо. Почти всегда умудряюсь пойти не в ту сторону. Но стоило мне заблудиться, как Лукс счастливо приводил меня домой. Теперь я хожу только проторенными тропками, не то приходится делать зарубки на стволах, чтобы вернуться. Да и не к чему без толку болтаться в лесу. Дичь пробирается прежними тропами, а дорогу к картофельному полю и к лужайке у ручья я найду и с закрытыми глазами. Хоть и не сознаюсь себе самой, но без Лукса я стала пленницей котловины.
В тот день, шестого ноября, прохладным солнечным днем, я могла позволить себе прогулку в новые места. Снег опять стаял, и листья скользким красно-коричневым ковром покрывали тропинки. Я взобралась на невысокую горку, пересекла опасный мокрый лесоспуск, идущий в долину. Дальше началось небольшое ровное плато, густо заросшее буками и елями. Там я отдохнула. Около полудня солнце разогнало туман и согрело мне спину. Лукс пришел по этому поводу в восхищение и восторженно на меня наскакивал. Ему было ясно, что мы идем не на охоту — я не взяла винтовку — и что можно позволить себе некоторые вольности. Лапы у него были грязные и мокрые, он измазал мне песком пальто. Наконец он угомонился и напился из крохотного ручейка, вода в котором, судя по всему, появилась лишь сейчас, когда растаял снег.
