Двадцать первого октября — погода все держалась — я собрала яблоки и дички. Яблоки были чудесные, хотя и крепковаты. Разложила их в кладовке, так чтобы они не касались друг друга. Те, что были с побитыми бочками, — в первый ряд, чтобы съесть поскорее. Очень они были красивые: зеленые как трава, с ярко-красными щечками, как яблоко из сказки про Белоснежку.
Сказки я помню очень хорошо, а вообще забыла многое. Я и так не очень-то много знала, вот и осталось совсем чуть-чуть. В голове крутятся имена, а когда жили те, кто их носил, — не помню. Я всегда что-то учила только к экзамену, а потом уверенность мне давали справочники. Теперь же, без их помощи, в голове у меня страшный кавардак. Иногда на память приходят строки стихов, а кто их написал — не знаю, и меня охватывает мучительное желание наведаться в ближайшую библиотеку и взять книги. Немного утешает, что книги скорее всего сохранились и когда-нибудь я до них доберусь. Сегодня-то я знаю, что тогда будет слишком поздно. Даже в нормальные времена мне бы не прожить столько, чтобы ликвидировать все пробелы. И уж не знаю, в состоянии ли еще моя голова все это вместить. Если я когда-нибудь выберусь отсюда, то буду нежно и тоскливо гладить все книги, что попадут мне в руки, но читать их больше не стану. Пока я жива, мне силы понадобятся, чтобы нам со зверями выжить. Никогда не стать мне по-настоящему образованной женщиной, придется с этим примириться.
По-прежнему светило солнце, но день ото дня холодало, а по утрам иногда были заморозки. Бобы уродились на славу, и самое время было отправляться в горы за брусникой. Мне очень не хотелось в горы, но я понимала, что без ягод не обойтись. Альпийские луга тихо, словно зачарованные, лежали под бледным октябрьским небом. Я добралась до обрыва и оглядела окрестности. Видно было дальше, чем летом, я разглядела крохотную красную колокольню, которой прежде не видела никогда. Луга пожелтели, над ними стояла коричневатая дымка спелых семян. А посреди лугов виднелись прямоугольники и квадраты, некогда бывшие полями. В этом году они пошли уже большими зелеными пятнами буйных сорняков. Воробьиный рай. Только не было там больше ни одного-единственного воробья. Они валялись в траве, как игрушечные птички, и уже до половины ушли в землю. Никаких надежд я не питала, но все же, увидав все это — ни струйки дыма, нигде ни малейших признаков жизни, — снова пришла в глубочайшее уныние. Лукс поглядывал на меня внимательно и стал поторапливать. Да и слишком холодно было, чтобы долго сидеть. Три часа собирала ягоды. Тяжелая работа. Руки совершенно разучились обращаться с такими мелкими предметами, я стала очень неловкой. Наполнив наконец ведро, присела на скамейку перед хижиной выпить горячего чая. Тут и там виднелись оставленные пасущимися животными проплешины, поросшие отавой. Трава успела уже пожелтеть и стать не такой сочной. Повсюду росла невысокая лиловая горечавка, ее цветы — словно из нежного старого шелка. Болезненный осенний цветок. Я вновь увидела, как над лесом кружит канюк и вдруг падает камнем вниз. Я почувствовала, что лучше было бы мне никогда сюда не возвращаться.
