Единственным человеком, который озаботился моей судьбой, был Боров. Велев мне ждать, он полез в общинный дом и застрял там на добрых два часа. Я уже начал подумывать, что не мешало бы куда-нибудь затиснуться и поспать минут тридцать, как вдруг Боров высунулся из-за циновки, служившей дверью в общинном доме, и махнул рукой. Неспешно, блюдя достоинство, я поднялся по крепко сколоченной лестнице.
За циновкой оказалось тепло и светло. В очаге багровели угли. Бревенчатые стены были густо облеплены жуками-христофорами с крестообразными светящимися надкрыльями. По углам возвышались идолы – уменьшенные копии тех, что торчали у входа. Посреди стояло кресло, в котором восседал грузный старик. Длинные седые космы его пучками торчали в разные стороны, каждый пучок был схвачен металлическим кольцом тускло-серого цвета. Старик был облачен в хламиду, сплетенную словно бы из проволоки в разноцветной изоляции, в костистой руке он сжимал посох. Резная палка была украшена любопытным навершием; я сунулся поближе, чтобы его рассмотреть, но Боров стиснул мое плечо и прошипел:
– Да садись же ты…
Я послушно опустился на циновку у ног вождя.
Старик с посохом уставился на меня водянистыми глазами.
– Вот человек, которого мы поймали в Беспутной реке, Дед! – доложил Боров, оставаясь на ногах. – Парень крепкий, хотя и с придурью…
– Это он убил Диментия? – скрипучим, как несмазанное железо, голосом осведомился вождь.
– Диментия убил стыдливец, – уточнил я.
Боров чувствительно пнул меня под ребра.
– Пусть остается, – решил вождь. – Вчера шерстни загрызли мужа нашей знахарки, теперь его заменит Странный.
– Справедливо рассудил, Дед! – похвалил Боров вождя, словно тот нуждался в его одобрении.
Вождь пробурчал нечто невразумительное.
Боров мотнул башкой, мол, аудиенция окончена.
Слегка ошеломленный столь стремительным решением своей судьбы, я поднялся, поклонился вождю и вышел из общинного дома. Мое появление на улице привлекло всеобщее внимание. Деревенские, от мала до велика, побросали свои дела и принялись меня разглядывать, будто впервые увидели. Даром что до этого я два часа маячил у всех на виду. Раньше для деревенских я не существовал, а теперь по каким-то известным только им признакам стал своим.
– Знахарка живет за воротами, – сказал Боров, спрыгивая в подтаявший снег. – На отшибе, как и полагается скилле…
Он пихнул меня в плечо. Под беззастенчивыми взглядами дикарей я поплелся к воротам.
К дому… К жене… К скилле…
