Я очень быстро пристрастился к автомобильным прогулкам: слушал классическую музыку и глядел издали на дымку смога над деловой частью города и горы на горизонте. Потрясающее зрелище.
Я воображал, что все дело в классической музыке, которая совершенно не гармонировала с местностью, и успокаивался. Я сознавал, что новые впечатления вызовут новую радость, боль и наказание. Любое из этих последних сшибло бы меня с ног, будь я ребенком.
Я помню, как папа взял меня однажды с собой на футбол. «Аякс» играл против «Файнорда». Мне было тогда около пяти. Он крепко, до боли сжимал мою руку.
— Смотри, Максик, — говорил он.
Голос его звучал неясно, он был возбужден, как мальчишка, и я чувствовал, что он боится, боится толпы, и того, что он маленький, и чувства ответственности за меня, вызванного любовью.
— С ума сойти, все эти мишугоим[40] пришли посмотреть на то, как юноши будут гонять мячик. Держись за меня крепче, Максик, — в том, что ты увидишь, нет ничего плохого.
Я ощущал себя маленьким мальчиком (Максиком), но мне не было страшно, и при первом голе я вскочил вместе с папой, радостно крича. Впервые мой страх полностью совпал с чьим-то еще и потому переродился в высшую форму радости. И тогда я понял, что одна из важнейших целей в жизни — найти красоту в страхе. Я понял это благодаря тому, что был не один, но находился под защитой отца, что и стало существенной частью этой радости — не меньшей, чем сам страх. Наши страхи слились, и наше возбуждение совпало в унисон, так же как классическая музыка идеально противопоставляет себя чудовищно прекрасному уродству и пустоте Лос-Анджелеса.
В машине, затерянный среди отталкивающей наготы кирпича и бетона, в городе, который вовсе не был городом, с сердцем, полным раздумий о загадках Сабины, и с плачущим и смеющимся кларнетом Моцарта в качестве аккомпанемента я, впервые за много лет, снова стал самим собой.
Хотя и сам не мог бы сказать кем.
Пятилетним ребенком?
43
Сабина много раз таскала меня в Санта-Монику, одно из немногих мест в Лос-Анджелесе, где можно было прогуляться вдоль моря, послушать уличных музыкантов, заглянуть в книжный магазин, взять напрокат фильм. Променад привлекал туристов, особенно европейцев; это место, единственное в Лос-Анджелесе, напоминало им нормальный город.
— Почему ты поселилась здесь? — спросил я Сабину. — В этом ни на что не похожем городе, где нормально выглядит, кажется, одна улица?
— Не знаю. Может быть, как раз поэтому. И этот свет. В Европе темнее, а здесь всегда каникулы. Здесь совсем нет времен года. Погода почти не меняется — всегда ясно и солнечно. Но я не собиралась здесь остаться. Я просто забыла уехать. Тут время совсем не движется. Я не всегда отдаю себе отчет, что так долго здесь нахожусь.
