На дверях еще виднелась медная пластинка: «Роман и Катажина Лютак». Позвонил совершенно инстинктивно, как бывало, — два коротких, один длинный. В этот момент я видел себя как в зеркале, хотя нигде не было никакой блестящей поверхности, даже пластинка позеленела и заросла грязью. Меня распирало от гордости, что я внутренне идеально равнодушен, спокоен.
Катажина открыла дверь, и мы стояли, разделенные порогом, молча меряя друг друга взглядом, пока она не сказала:
— Входи, пожалуйста. Едва тебя узнала.
Ее хрупкая фигурка в платье из какого‑то голубого переливающегося материала на фоне белой двери, полуобнаженная рука, поднятая, чтобы поправить пепельные волосы, лицо, рассеченное улыбкой, золотая цепочка на шее — это была картина несколько неожиданная. Ибо не так я представлял себе эту сцену Там. Я сбросил ранец и куртку и, не дожидаясь приглашения, вошел в комнату. Никого в ней не застал. «Это плохо, — подумал я. — Трудно будет разговаривать с глазу на глаз».
— Катажина, — сказал я, умышленно называя ее полным именем. — Я только сегодня вернулся и хотел бы сразу же поговорить с тобой. Присядь, нет не здесь, напротив. Не бойся, у меня нет револьвера, и я пришел к тебе не с какими‑либо недобрыми намерениями, а лишь ради того, чтобы все поставить на свое место.
— Это звучит как речь, — ответила она тихо. Катажина избегала моего взгляда, села, правда, напротив, но боком, поджала ноги и спрятала руки за спину.
— Не стану осложнять, — продолжал я, — сразу перейду к делу. Я прекрасно понимаю, что с тобой творилось Тогда. Я внушил тебе отвращение и омерзенье, ты возненавидела меня…
— Зачем вспоминать?! — крикнула она. — Не говори об этом, умоляю, умоляю тебя, не напоминай.
Лицо ее набрякло, словно от приступа тошноты. Но я не мог молчать, если действительно хотел «все поставить на место».
— Успокойся, Катажина, у тебя было достаточно времени, чтобы забыть или, по крайней мере, заглушить эти воспоминания. Впрочем, моя дорогая, я чувствовал то же, что и ты. Когда тебя привели, я умирал от страха. Боялся за тебя и за себя, что ты им все скажешь, что ты не выдержишь и я не выдержу. Когда тебя били при мне, я готов был крикнуть: «Перестаньте, все скажу», — к счастью, именно в этот момент они перестали! Никогда я тебя так не любил…
— Боже мой, я не желаю этого слушать! Ромек, скажи сразу, зачем пришел, но об этом перестань!
— Никогда я тебя так не любил, ведь я говорю в прошлом времени, и ты, надеюсь, не воспринимаешь это как признание в любви? — Я говорил очень спокойно, лишь немного стыдясь некоторых смешных слов. —
