— Ничего не говорите, — сказал Шатан, — нечего возвращаться к старому. Надо все забыть и начать новую жизнь. Люблю книги, их у меня больше сотни. И есть такая одна о человеке, который воскрес, и бродит по свету, и осматривает то, что знал прежде. Какая у вас специальность?
— Нет у меня специальности, вернее, слишком много. Начинал до сентября как служащий, после сентября, разумеется, делал абажуры для ламп, потом был столяром, слесарем, конюхом, санитаром, ночным сторожем, каменотесом, тягловой скотиной, истопником, уже не помню, кем еще.
— Все это было Там, верно?
— Там.
Он поморщился, сделал жест, который наверняка означал: это очень скверно, хуже некуда.
— У нас есть место. Трудно, конечно, трудно, но теперь, когда уже есть машины, дело двинется. Может, пойдете к нам? Людей не хватает. Ну, вижу, не пойдете. Молчу, нет так нет. Никто вас не заставляет.
— Скажите мне, что старик… Лютак делал в партии? — спросил я наконец.
— В ППР?
— Этого не знаю. Может, был у социалистов?
— Э, нет, он в ППР был вместе со мной.
Значит, я правильно понял первую новость. Не оставалось сомнений: старик стал коммунистом, большевиком, вовлекли его, соблазнили или убедили. Однако большего решил не выпытывать, хотя Шатан, как я заметил, был расположен к излияниям. Я понимал его. Поездка за станками была событием необыкновенным, означала громадную победу, которая что‑то укрепила, утвердила в нем самом, и он охотно бы рассказал мне о том, что вынес из нее. Наверняка он чувствовал себя плохо, внезапно оторванный от товарищей и друзей, дожидающийся возвращения семьи с традиционной маевки на Белянах. Однако было уже поздно, а я еще не осуществил плана, продуманного во всех деталях.
Хорошо, что благодаря случайности первый пункт я мог уже вычеркнуть: отец. Мать значилась в самом конце списка, просто потому, что скончалась через три месяца после моего отбытия Туда, спокойно лежа в кровати, о чем мне было известно из писем отца. Оставалось только сходить на кладбище и отыскать могилу, но это не было безотлагательным делом, впрочем, чтобы пойти на кладбище, наше огромное кладбище — парк, изобилующее респектабельными склепами, надгробьями и памятниками, воздвигнутыми для отдельных людей, усопших совсем в одиночку, следовало сначала привыкнуть к живым и их особенному образу жизни, иначе мог бы невзначай прыснуть со смеху при виде траурной процессии, торжественных похорон, катафалка, лакированного гроба, могильщиков в черных шляпах.
