Животные разом поворачивают головы в направлении призрака, стоящего рядом с ними. Блестящие черные глаза грифонов, лис и драконов устремлены на него.
— Прекрати, — взрывается Гектор.
Животные отворачиваются, принимая прежнее положение, но один из волков, прежде чем замереть, издает глухое рычание.
— Ты относишься к этому не так серьезно, как следовало бы.
— Это же цирк, — возражает Селия. — Здесь трудно что-либо воспринимать всерьез.
— Цирк — это просто арена, не более того.
— Может, это и не поединок вовсе? Просто показательные выступления?
— Нет, это нечто большее.
— Насколько большее? — не унимается Селия.
Но отец отрицательно качает головой:
— Я уже сообщил тебе обо всех правилах, которые ты должна знать. Тебе необходимо оттачивать свое мастерство, и цирк — прекрасная возможность показать, на что ты способна. Тебе нужно доказать, что ты лучше и сильнее. Сделать все возможное, чтобы затмить противника.
— И когда же ты решишь, кто кого затмил?
— Я ничего не решаю, — говорит Гектор. — Довольно вопросов. Меньше слов — больше дела. И, пожалуйста, без коллективного творчества.
Прежде чем она успевает ответить, он растворяется в воздухе, оставляя ее одну в свете мелькающих огней карусели.
Поначалу письма от Изобель приходят часто, но когда цирк подолгу гастролирует в более отдаленных городах и странах, случаются перерывы, и Марко не получает ни строчки по несколько недель, а то и месяцев.
Дождавшись наконец очередного письма, он разрывает конверт, даже не сняв пальто.
Первые страницы, на которых Изобель спрашивает о его жизни в Лондоне и жалуется на тоску по городу и по нему, он просматривает лишь мельком.
Все, что происходит в цирке, она исправно и даже скрупулезно описывает, но в таком прозаическом ключе, что Марко, как он ни старается, никак не удается представить всю картину целиком. Она муссирует бытовые аспекты, описывает их путешествие на поезде, хотя Марко уверен, что это не может быть единственным способом их передвижения.
Несмотря на эту хрупкую связь посредством бумаги и чернил, его разлука с цирком ощущается болезненно остро.
К тому же Изобель почти не пишет о ней. В письмах даже не звучит ее имени, поскольку Изобель, следуя им же высказанному предостережению, о котором он теперь сожалеет, называет ее исключительно иллюзионисткой.
А он жаждет знать о ней все.
Как она проводит свободные минуты между выступлениями.
Как ее принимает публика.
Какой чай она пьет.
Он не решается задать эти вопросы Изобель.
