Всадники были легки, как ветер, а клинки их остры, как звёздные лучи.
Земля ждала.
И они шли. Они спешили сквозь черноту ночи, касались льда, - и он таял от горячих прикосновений. Битва приближалась.
Всадники достигли вершины, где властвовал страх. И клинки скрестились.
И при каждом ударе высекалась молния. И земля вздрагивала - ещё, ещё, ещё...
А потом стало ясно, что страх слабеет, уступает, исчезает... И сияющий могучий луч солнца пронзил серые громады туч, отчего они побледнели и растаяли.
И расцвела на земле радость, сонмы солнечных грёз вернулись в свои гнёзда, чтобы больше никогда их не покинуть... А торжествующие всадники весны гордо стояли на вершине, - спрятав свои мечи.
...Зал ошеломлённо молчал. Да, - знали, что оно есть, что вот, написано на Энтиде, сразу после победы, но одно дело - знать, другое - ощутить самому, встретиться лично, остаться один-на-один с красотой, перед которой ты открыт и беззащитен, ты весь как на ладони, такой, какой ты есть на самом деле, достоин ли ты этой красоты или нет, но ты - есть, ты пришёл...
А потом зал взорвался аплодисментами. И старый, очень старый человек, который видел не одну сотню вёсен, низко поклонился.
- Не плачь, - попросил Линн.
- Так ему же уже триста пятнадцать! Это же кошмар какой-то, он уйдёт, а мы останемся!
- Всё-таки он дожил до победы, и ему повезло жить на Энтиде, которая всегда была свободной. А сколько он уже успел написать! Нет, это прекрасная жизнь, дай Создатель каждому - так...
- Ещё бы... И мы его всё-таки - видели.
Даниель прервал их разговор, извинился: пришли журналисты. Переключиться в обычный рабочий режим было трудно, он знал, что не сможет полностью погасить блеск глаз, что камера всё равно это уловит и оставит, и в какой-то момент ему стало всё равно. Его спрашивали об аресте Вейдера, о будущем трибунала, о том, не опасается ли он за свою репутацию, он отвечал сдержанно и уверенно-спокойно, как будто всё уже было решено. Потом они переключились на Линна, тот заявил, что ему нечего прибавить к сказанному на встрече глав планет Галактического Союза, и что он сделает всё для того, чтобы суд был действительно справедливым. Они говорили, но всё это было страшно невовремя, потому что в зале правило сейчас - иное, власть над душами принадлежала старому человеку с Энтиды, который за все свои годы ни разу не распорядился чужой жизнью, и не было ничего крепче - и подлиннее, чем эта власть... Даниель едва дождался ухода журналистов, чувствовал, что ещё минута - и он выставит их сам. Он знал, что море жизни никуда не делось и бьётся у порога, но оно отступило сейчас - туда, в ночь, за пределы зала, и ему нет сюда пути. И когда вечер закончится, когда угаснут последние звуки, придётся вернуться к этой обычной жизни, но уже - другими, уже - унося с собой частицу огня чужой души, храня её, как величайшую драгоценность. И они уже никогда не станут прежними, - теми, с кем он ещё не поделился пламенем своего сердца...
