– Да, мой господин?
– Разве я что сказал? Проваливай. Стой. С золота сдача есть? Вот с этого? – Трактирщик бережно принял монету в пухлую ладошку и нерешительно наморщился.
– Ого! Поищем. Все одно мне ее потом в город везти, разменивать. С запада, небось? Господин? С границы?
– Оттуда. Ладно, не торопись разменивать, записывай пока: может быть я еще за сегодня так наем и напью, что и сдача не понадобится… (Разменивать ему! Деньги он, конечно же, в городе хранит, основную часть наличности, однако и в мошне должны быть, в подполе где-нибудь спрятаны… Разменивать ему нечем!…) Учти, я грамотен и очень люблю сверять правильность счетов. Девки есть? Что же вы так?… Жалко… Да… Братец ты мой, не поленись, завези из города пару-тройку девок-то, это важнее колодца в жаркий полдень, когда припрет… Здесь, кстати сказать, жара, а там, в осаде, такое пекло было, что до сих пор не отпиться мне и не отожраться. За конем присмотри лично, понял? Почую, что в седельные сумки лазил – накажу по законам военного времени, как мародера – а это очень больно, хотя и недолго. Ты уж расстарайся, брат – сам в живых остаться и меня не уморить голодом и жаждой. – Трактирщик в ответ заблеял счастливо и рысцой погнал в кухонную пристройку. Вдруг остановился на пороге, видимо, от прилива чувств, от осознания очередной удачи, потому что деньги вперед заплачены, без обмана и тревоги, и какие деньги!
– С самого льда поищу, вроде бы должен быть хорошенький кувшинчик, для самых дорогих…
Но воин уже отвернулся к мальчику.
– Неужто охи-охи?
– Он и есть. – Мальчик явно загордился, ему польстило изумление грозного чужака, а Мусиль – что Мусиль, он всегда кричит и дерется, урод, и еще будет, что теперь заранее расстраиваться. Хоть и не больно, а все равно обидно.
Лет двенадцать парнишке, волосы светлые, не местные. Стало быть приблудился из дальних краев, или мамка от проезжего нагуляла… Теперь мальчик на побегушках, либо продан, либо вообще сирота. Но ошейника нет. Хотя в этих краях, на побережье, ошейников не жалуют, сами все когда-то беглые были.
– Ты, никак, приручить его собрался? – Мальчик покраснел.
– А что, нельзя, что ли?
Воин почесал мохнатую грудь, рыгнул задумчиво, опять отхлебнул.
– Может быть и можно, не слыхивал. Вырастет и тебя же и скушает между делом.
– Не скушает. Я его чувствую, он меня любит.
– Любит… А не боишься, что за ним мамочка придет? Они своих из-за горизонта чуют, тем более молочное дитя пропало? Или, храни нас боги, папочка припожалует?
