Я побрел куда глаза глядят по улице с выщербленным асфальтом. Что напоминает тебе, Янтье, этот мерзкий асфальт? Старую, больную десну. Браво, господин поэт, ставлю вам пять баллов! Я поднял голову и перепугался до ужаса. По всей длине улицы выстроились военные фургоны, в которых под брезентовыми крышами, как содержащийся впроголодь скот, впритирку друг к другу сидели солдаты. Их были сотни — целая армия. Бледные лица с прорезями глаз. «Aber natürlich!»[44] — подумал я и, прижав к животу свой чемоданчик, кинулся обратно в сторону Невского проспекта. Именно на сегодня предрекали восстание, революцию. Как там говорил бельгиец: «Я держу закрытыми ставни своих магазинов». Ничего себе, хорошенькое дельце, Жан-Люк. На улицах сейчас ни души!
Я прошел еще немного вперед, задавая себе вопрос: не лучше ли вернуться домой? Без Эвиного кольца? Но тогда все будет кончено… раз и навсегда. Да, в этом случае в Блумендале могут начинать копать для меня могилу. Может, это как раз то, что надо? Пусть все закончится… Раз и навсегда. Как пришло, так и ушло. Снимай иголку — закончилась пластинка… Хорошая идея! Но для начала, братцы, ради удовольствия один глоточек… О, как же я жаждал в ту минуту хоть какого-нибудь утешения… Чего-нибудь жаркого и холодного…
Я купил в киоске бутыль 0,75 литра, прямым ходом направился к памятнику курчавому Ленину и сделал — прямо из горлышка — первые несколько глотков водки, чтобы согреться. Потом я ее спрятал, а сам попытался растянуть удовольствие, прямо на скамейке расставил наперстки в ряд. Точь-в-точь папаша, который выбрал денек, чтобы вывести детей на прогулку. Любо-дорого взглянуть!
«Тэк-с, ребятки, — бодро скомандовал я, — сейчас будет номер три, потому что на двух ногах человеку не устоять. Две ноги — это для голландцев. Трезвый народ. А для нас, детей природы, потомков смешанных рас… Вам кое-что рассказать? Говорят, что мой дедушка по немецкой линии был испанский танцор… Так что тут я не прав. Для нас и восьми ног мало, всей шуршащей юбками четверки из Мулен-Ружа нам не хватит…» «Эдвард», — вновь услышал я голос, — «Я не поеду в Париж. И ты один тоже не поедешь. Париж, это грязный город, греховный…» О милая, конечно же нет! Словно здесь, куда меня занесло, словно все тут… «Хоп-хе-хе!»
Водка освежила мне рот, смочила язык и гортань… Странно, но на улицах почти никого народу, несмотря на солнечную погоду… Точь-в-точь картина того художника… ну, как там его звали, автора репродукции, висевшей у нас над кроватью — на ней еще был дылда на столбе на фоне устрашающих облаков? Эй, Эва, выгляни из своего курятника! Как звали того парня? Я пару раз икнул; плача, приложил к губам бутылку и, пока совершал это общечеловеческое действо, вдруг догадался, что мне это напомнило; эта неправдоподобная тишина, этот заговор петербургских бандитов; военные на улице. Вы будете удивлены. Тот день, именно… День коронации нашей государыни… Ну как, вы не удивлены? Mein Lieber,
