— Yes, — ответил я и сразу же попросил его перейти на немецкий, потому что мне так удобнее.
— Aber sehr gerne,[12] — ответил он с изящным поклоном и почти без акцента.
Мужик оказался бывшим преподавателем древнегреческого в университете в какой-то отдаленной российской провинции, в названии города было столько взрывных и шипящих, что я его не запомнил. Помимо греческого он говорил еще и по-немецки, по-английски, по-турецки и даже чуточку по-баскски — на этом языке он писал стихи. «Когда-нибудь, — разглагольствовал он, — когда меня уже не будет на свете, человечество вновь вернется к своим истокам (к тихому озеру в горах), эти стихи найдут, и я стану всемирно знаменит». Своей будущей славе он радовался уже сейчас.
— Но что поделаешь, если кризис? — оправдывался он. — Соловья баснями не кормят. Вот так я и пришел в этот бизнес.
Сквозь дверь-вертушку я вышел вслед за ним на улицу. Под чернильно-синими небесами ветер рвал провода с телеграфных столбов и вихрем гнал вдоль гранитных тротуаров охапки желтых шуршащих листьев.
— Лидия Клавдина с больной спиной лежит в постели, — продолжал он таким тоном, словно я и сам должен был обо всем догадаться, — еще вчера я был в Красноярске с одним клиентом, любителем стройных девочек. Это город в глубинах Сибири, туда на самолете пять часов. Вы это можете себе представить? Пять часов! Так что, извините за опоздание.
С дымящейся трубкой в зубах он перешел через дорогу. Я последовал за ним. Штанины моих брюк трепало ветром, как створки палатки. На площадке для парковки за церковью он сделал жест, приглашая меня пожаловать в его кибитку. Все заднее сиденье было завалено пустыми стеклянными банками. Их были сотни, всех сортов и размеров.
— Завтра еду на дачу заготавливать грибы, — весело сообщил он, включая зажигание. — В прошлом году у меня одних только маринованных с чесноком моховиков было сорок килограммов. Вы это можете себе представить? Сорок килограммов! И за зиму они все ушли.
Он выехал на набережную реки, вытряхнул в пепельницу выкуренный табак из трубки, прокашлялся и спросил:
— Вас, мистер, привлекают молодые или, быть может, очень молодые женщины?
Мы приехали на пыльные городские задворки, где высились какие-то жилые бараки, и остановились посреди перекопанной улицы. На переднем колесе парового катка устроился какой-то бедолага со странным лицом; он держал на коленях белую кошку и немилосердно ее тискал. Мы прошли через ворота и очутились во дворе. Все выглядело так, словно здесь только что прошла рота солдат с огнеметами. Между мотком колючей проволоки и горой черных дров жались друг к дружке чахлые березки — с почерневшими стволами, ужасающее зрелище.
