Выступление Горбачева подходит к концу. Обычно прения по таким докладам не открываются. Всем все ясно, чего тут обсуждать. Из стенограммы пленума:
«Председательствующий т. Лигачев: Товарищи! Таким образом, доклад окончен. Возможно, у кого-нибудь будут вопросы? Пожалуйста. Нет вопросов? Если нет, то нам надо посоветоваться.
Горбачев (неожиданно. – О.М.): У товарища Ельцина есть вопрос.
Председательствующий т. Лигачев: Тогда давайте посоветуемся. Есть нам необходимость открывать прения?
Голоса: Нет.
Председательствующий т. Лигачев: Нет».
Ну нет, так нет. Можно закрывать заседание. Но Горбачев, опять-таки неожиданно, настаивает:
– У товарища Ельцина есть какое-то заявление.
И Лигачев вынужден подчиниться:
– Слово предоставляется товарищу Ельцину Борису Николаевичу – кандидату в члены Политбюро ЦК КПСС, первому секретарю Московского горкома КПСС. Пожалуйста, Борис Николаевич.
Забавная мизансцена, не правда ли? Лигачев мог и «не заметить» поднятой ельцинской руки, но Горбачев заметил. Лигачев мог и не давать Ельцину слова, поскольку зал как бы высказался против прений. Егор Кузьмич и не дал бы Ельцину слова, поскольку знал, что ничего хорошего лично о себе он не услышит. Да и вообще… Наверняка будет скандал… Зачем он, особенно на торжественном заседании? Но Горбачев своим повторным указанием на Ельцина как бы приказал дать ему слово.
Для чего он это сделал? Никакой атаки на Ельцина, никакого «разноса» в его адрес на пленуме Горбачев не планировал, это всем было ясно: пленум заканчивается, можно давать занавес. Видимо, планы у генсека были другие: все-таки поговорить с Ельциным тет-а-тет, выслушать, постараться в чем-то переубедить, ну а уж если не получится, тогда… Но если Ельцин сам рвется в бой… Что ж, может быть, действительно лучше решить все на пленуме и уж окончательно покончить с этим. Такое решение, надо полагать, возникло у Горбачева спонтанно, как импровизация.
Без текста, с одними тезисами
Ельцин:
«Когда я шел на трибуну, конечно же, не думал, что мое выступление станет каким-то шагом вперед, поднимет планку гласности, сузит зону вне критики и так далее… Нет, об этих вещах не думал. Важно было собрать волю в кулак и сказать то, что не сказать не могу».
Наверное, все же стоило бы хорошо подготовиться к выступлению, тщательно продумать текст, может быть, привлечь в редакторы кого-либо из помощников: шаг-то предстоял отчаянный, сверхсерьезный. Однако Ельцин сам не был до конца уверен, что выйдет на трибуну. Если же не выйдет, если у него не хватит духу, – покинуть зал после завершения пленума с неиспользованным текстом в кармане… Более позорной ситуации не придумать. К тому же информация об этом может просочиться наружу, распространиться, сделать его посмешищем.
