— В девяносто четвертом году он неожиданно позвонил, предложил встретиться. Я, честно говоря, удивился. Времена изменились. КГБ больше не было, что от него осталось, признаться, не впечатляло. Так что какого-нибудь стоящего предложения ждать не приходилось. Да и Полуяхтов, как мне известно, всегда был аналитиком. Правда, хорошим аналитиком. В общем, я согласился. Думал, чем черт не шутит. Тем более на службе никакого просвета. Ждал пенсии, и только. Кстати, вы бы, пане, хоть чаем меня угостили, что ли… Я тут распинаюсь перед вами, кто еще вам такое расскажет?.. О-о, это дело. И крекеров закажите. Или что-нибудь сладкое… Так вот, Полуяхтов катался на горных лыжах на Шпиндлеровом Млыне. Я приехал к нему. Внешне ничего криминального: встреча старых знакомых, бывших товарищей по невидимому фронту. Теперь я был скромный полицейский, далекий от государственных тайн и всяких шпионских дел. Поэтому начальству, естественно, о звонке не доложил… Чай у вас — теплые помои, пане следователь. В полицейском управлении украли чайники? Или боитесь перерасхода электроэнергии?.. С Иннокентием мы очень мило побеседовали. Он сказал: «Бросай все, открывай свое дело. У меня есть друзья, помогут развернуться. Будем возить туристов из России на горнолыжные курорты. Видишь, как здесь хорошо? Народ пойдет, деньги будем грести лопатой». Но я же не маленький, понимал, какие могут быть туристы. Вот только это не записывайте. Это я для вас, так сказать, в порядке политинформации.
Моравек держался развязно и надменно, словно оставался преуспевающим бизнесменом с плохими манерами, а не был заключенным без гроша за душой и с туманным будущим. В довершение всего хриплый голос добавлял немного пиратского лоска.
— Короче, я согласился на предложение Полуяхтова. Уволился из органов. Ко мне приехал человек, назвал пароль, дал денег. Я зарегистрировал одну фирму, потом другую. И пошло-поехало. Так русские говорят? У меня появились деньги, жизнь стала налаживаться. А чем занимались мои русские друзья на моих же фирмах, меня, честно говоря, не очень-то интересовало.
«Да он прямо по-книжному шпарит». Гольцов поймал себя на мысли, что в советские годы именно такими описывали стиляг, готовых продать родину первому встречному. Этого тоже только деньги интересовали. И никаких моральных принципов. Правда, Моравек не был ни стилягой, ни коммерсантом, да и пошел на сотрудничество не с первым встречным, а со старым знакомым. Чувствовалась разница. Опять же длинные волосы, сиплый голос, наманикюренные пальцы, картинно сжимающие сигарету. Ни дать ни взять: «Сегодня ты танцуешь джаз, а завтра родину продашь!» И облик такой мерзкий, что, не развались Советский Союз, Моравека можно было бы в шпионском кино снимать… Только как к нему теперь относиться? Он же вроде как друг, на Россию работал. Или думал, что на Россию».
