И еще разные малоизвестные — адвентисты, баптисты и прочие.
Иногда ссорятся, спорят до одурения. Но в общем народ спокойный. Я просто не очень верю, что они верят. Во всяком случае, по части девчонок, наркотиков, спиртного ведут себя не очень-то по-христиански.
Есть черные, мулаты, желтые — у нас же в университете народ со всего света учится. А есть белые, которые, кроме белых, никого не признают, вроде того со свастикой, о котором я говорил.
И бывают драки, избивают цветных. Те, конечно, свои отряды самообороны создают. И тогда уже не драки, а целые побоища. Раненые есть, арестованные…
И каждый знает свою правду, видит свою цель, имеет свой метод, как ее добиться (а может, ничего не имеют и ни черта не понимают, а только воздух сотрясают).
Говоришь с одним, вроде он прав, потолкуешь с другим — прав и тот!
По любому поводу.
Вот, скажем, идем в кино с Гудрун. Смотрим какой-то никудышный фильм, обычное дело: бедная девушка влюбляется в бедного паренька, а в нее влюбляется миллионер. Что перетянет — любовь или корысть? Ну, как вы думаете? Правильно — любовь!
Возвращаемся домой, болтаем, вдруг Гудрун говорит, да нет, не говорит — шипит:
— Я б этого плейбойчика, миллионерчика, завезла куда-нибудь в лесок, к дереву привязала и…
— Это за что ж, — возражаю, — его и так любимая отвергла.
— Ты не понимаешь, ну ничего не понимаешь, — шипит, — их всех — всех богатых — надо убивать. Их общество преступно. Само существование такого общества — величайшее преступление. Пойми, собственность — это кража…
— То-то, — говорю, — ты «фиат» собираешься купить.
— Так это для дела, для общего дела, — мямлит.
— Какого дела?
Молчит.
А на следующий день после тренировки я зашел к Эстебану. Сидит веселый, словно его назначили президентом университетского совета или присвоили звание чемпиона мира.
— Чего радуешься? — спрашиваю.
— Тсс! — шепчет. — Идем. — И манит рукой во двор. Он жил в развалюхе, снимал с земляком комнату в пригороде. Ведет в сарай, там куры какие-то разлетаются с кудахтаньем, кролики красными глазами в темноте светят (хозяйка разводит).
И вот мой Эстебан распахивает дверь в пристройку, включает свет и застывает в величественной позе. Сначала ничего не понимаю, наконец прозреваю: стоит, сверкая краской, подержанный, но отутюженный до блеска мотоцикл «хонда».
— Ну? — спрашивает. Нет — вопрошает.
— Твой?
— Наш. Мы с земляком купили на двоих.
И тут я ляпаю:
— Значит, обзаводишься частной собственностью. А ведь собственность — это кража.
