Только счастья как раз и не получается, а ровно наоборот – не Фурье, а де Сад, адские муки: садомазохизм, не отделимый от закрытого пространства. И вот главное о Петрушевской: моделью ада, его, так сказать, идеальным образом, становится не коммуналка и не однушка с двушкой, а нечто более, так сказать, естественное – семья.
Петрушевская – писатель сверхъестественных реальностей и сюжетов. Недаром же она, перестав писать вещи иллюзорно-житейские, перешла на сочинение всякого рода страшных сказочек и абсурдистских стихов (называемых «парадоски»). Один цикл называется «Сказки помойного моря». Еще она пишет футуротексты, напоминающие Крученых, только лучше. Это лучше даже соответствующих сочинений Ремизова вроде «Посолони». Она называет это «лингвистические сказки» – пишет уже не словами, а словесными формами.
Александр Генис: Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка.
Борис Парамонов: Во-во! Людмила Петрушевская может быть правильно понята, если мы решительно выведем ее за пределы реалистической литературы. Я ее сравнил с Кирой Муратовой, но это кино, а в литературе единственно правомочное ей сравнение – Андрей Платонов: не певец коммунизма и не разоблачитель его, а его дух, его живой символ.
Это и нам, и в России трудно понять. Так что не будет требовать такого понимания от американцев. Достаточно уже того, что переводят.
Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24919224.html
* * *
Отец мой, Дьявол
Творчество Федора Кузьмича Сологуба заметно выделяется из русской литературной традиции, которая привычно связывается с нравственными поисками, с форсированным народолюбием, прогрессистской общественной направленностью отечественных писателей. Хотя в тех редких случаях, когда Сологуб откликался на злобу дня (чаще всего в стихах), эти отклики шли в привычном либеральном русле, но при желании его можно назвать реакционным писателем. Или, несколько смягчая, писателем эпохи реакции. Действительно, свою литературную деятельность Сологуб начинал в 90-е годы XIX века, после краха народовольческого революционного движения, а расцвет его творчества пришелся как раз на период реакции после поражения первой русской революции 1905–07 гг. Но не будем забывать, что у этой эпохи – конец XIX – начало XX вв. – было и другое название: русский Серебряный век, эпоха русского религиозно-культурного ренессанса, великая эпоха. Ее отличительной чертой как раз и было необыкновенное расширение культурных тем и поисков. И расцвет русского искусства в это время был настолько могуч, что утратила всякий смысл прежняя номенклатура литературно-общественных движений. Не злодеяния царизма и страдания народа стали темой новой литературы, а Бог и дьявол, красота и мораль, жизнь и смерть. Примат общественных тем и либеральная цензура перестали быть направляющими линиями русской литературы, русской художественной жизни вообще, вернувшейся к вечным человеческим темам.
