— Да, — подтвердила она. — Мучается, бедный!
— А не хочешь трудиться — расходись! Из одной породы в другую тяжко перепрыгнуть! У тебя родители кто?
— Папа — электрик, мама — мастер по уборке территорий…
— А он писатель… — монах вздохнул. — Известный?
— Да…
— Тяжкий труд тебе с ним… А для него как тяжко! Поманился тобою, как искусом!.. Понимаешь, мать, не жалует церковь актеров! Сегодня ты одна, завтра — другая! Сама с ума сходишь от потери себя и всех вокруг сводишь!.. Подумай, стоит ли мучить его?
— А жить на что?.. Он столько для меня сделал!.. Да и люблю я его!
— Приходи еще, — пригласил монах и пожал молодой женщине руку. — Приходи…
Она ушла.
Монах еще два часа исповедовал обыкновенный люд, без рефлексий, а потом у себя, чаевничая, вспомнил актриску, подумал о том, что все в России потеряно невозвратно, что не восстановить русский народ! Избалован безверием и тупым безразличием к ближнему. Только о себе думает человек!.. Он сам когда-то, будучи талантливым актером, разуверился в отношениях мужчины и женщины, объяснив себе, что ему, искреннему романтику и максималисту, нечего делать в семейных узах, наполненных страданиями и подлостью… От того и ходил он в духовниках почти всех питерских и московских актерок, пытаясь наставить их на семью — венец человеческой жизни, его предназначение!.. Или хотя бы боль облегчить…
— Вот в мусульманской семье все по-другому, — покачал головой монах, случайно услышав по радио арабскую мелодию. — Разве у них там могут женщине прийти в голову такие мысли?
— Не могут! — ответил сам себе честно и грустно перекрестился.
Баран
Он родился раненым.
То ли роды были сложными, то ли у матери были какие-то сомнения в целесообразности его появления, но с самого момента рождения на свет мальчик рос чрезвычайно обидчивым и нервным, будто без кожи к свету предоставился.
С пяти лет впадал в настоящие ярые истерики, пуская фонтаны слез, кричал, что никто его не любит, что никому не нужна его жизнь, и все такое в том же духе.
Тысячи истерик! Моря слез! Каскады обмороков!
В двенадцать лет он решил доказывать родителям, что теперь они ему не нужны. Так и заявлял:
— Не люблю никого! Никто мне не нужен! — по-прежнему с фонтанами слез и завываниями. — Сам проживу-у! Плевать на всех хоте-ел!..
Пропадал из дома, прибиваясь к полублатным компаниям, его искали с милицией, возвращали домой, клянясь вместе с бабушками и дедушками, что все его любят, что для родителей нет никого дороже, чем он!..
