– Я… я… прошу вас поверить мне… – сказал я сквозь слезы. – Я отработаю, верну до копейки.
Давно мне так не было жалко себя.
Роман Николаевич откашлялся и подобрал с пола порхнувшую через комнату купюру.
– Что это ты, душа моя, деньгами разбрасываешься. Если бы тебе в самом деле нужна была денежка, ты бы и от копеечки не отказался. Эх, молодежь… не знаете вы деньгам истинную цену.
– Я знаю, – горячо сказал я.
– А коли знаешь, то должен не взаймы просить, а работу.
– Так я же работаю, честно работаю…
– Милый мой, это не та работа, с не той зарплатой. Однако я могу предложить тебе кое-что стоящее.
– Я готов на всё, – сказал я, вытирая обидные слезы.
– Что ж, слушай внимательно, – присел на край кровати Роман Николаевич и положил мне руку на бедро. – Скажу сразу, работа не из приятных. Но за приятную работу деньги не платят… Согласен с этим, любезный?
Я кивнул, шмыгнул носом и закурил, глядя, как зажженная мною спичка догорает в массивной пепельнице, вырезанной в огромном китовом позвонке.
– Есть у меня знакомый, – продолжал Барин, поглаживая меня по спине, – он художник, скульптор. Вот только материал, из которого он творит свои произведения, необычный. Человеческое тело. Понимаешь?
– Как это?
– Зовут его Гансом, фамилия Клейнцалер. Он придумал брать труп, препарировать его искусным образом и под давлением пропитывать пластификатором на основе парафина. Так что в конце концов получается как бы восковая статуя особенного устройства.
– А, знаю, знаю, мне про него ребята знакомые рассказывали, – оживился я.
– Да, Ганс знаменит уже порядком, – с удовлетворением согласился Роман Николаевич.
– А что мне надо делать? Помогать ему?
– Он нуждается в материале. Нужно поездить по периферии, по моргам, собрать бесхозных жмуриков, прости Господи.
– А это законно?
– Милый мой, кто ж за законное денежки платить будет? Работа в том и состоит: устроить так, чтобы претензий не было.
– Но как-то это с человеческой точки зрения несправедливо…
– Что именно? Что человек сам себе становится памятником, произведением искусства? Вместо того чтобы лежать в безымянной могилке без креста. Не смеши меня, душа моя. Ганс благодетель для этих несчастных. Или ты мертвецов боишься?
– Ничего я не боюсь, – буркнул я, вдруг осознав, что испытываю неодолимое желание схватить за дужку китовый позвонок и наотмашь треснуть Барина по темени.
Едва сдержавшись, я стал одеваться.
Трех дней нам с Пашкой хватило, чтобы из салона «рафика» сделать термос. Мы соорудили из фанеры перегородку и обклеили кузов изнутри стекловатой, пенопластом и фольгой и на Филевском холодильном комбинате закупили сухого льда, а на продуктовой толкучке в Сокольниках – центнер мороженых кальмаров в брикетах, обнаружив, что простого льда не добыть, ибо в стране, не знающей искусства коктейлей, лед есть продукт буржуазный. Закончив переоборудование, мы отправились по провинциальным городишкам за жмуриками. В среднем мы платили в морге за одно мертвое тело, снабженное справкой о смерти и накладной, в которой стояла формулировка: «для нужд анатомического театра», по сто двадцать долларов; и по десять за погрузку.
