– Ты любишь меня? – прошептала Вера.
– Сама-то как думаешь? – я прижался к ней губами.
– Любишь.
– То-то же и оно.
– Тебе страшно?
– Сейчас уже да.
– И мне… страшно.
Мы шли по лестнице, чуть покачиваясь, рука об руку.
Расставшись с Верой, я снова взялся разносить противогазы. Наконец, от усталости потеряв чувство действительности, я спустился в подвал и поискал место, где можно было бы прикорнуть. Я бродил по коридору, пытаясь отыскать стул, и вдруг услышал голоса. Я приблизился к приоткрытой двери. Здесь шло совещание. Кто-то кому-то докладывал. Кто-то кому-то горячо возражал. Я не сразу понял, что слышу голоса руководителей противостояния. Когда понял, мне стало неловко, но было поздно – до меня донеслось:
– Ну, хорошо. С командой «Альфа» мы договорились. Но что же нам делать с этим свободолюбивым быдлом? Разогнать его или окучить?
Я ретировался, снова взял противогазы и, понемногу приходя в себя, поплелся с ними на улицу. Там они никому уже не были нужны. Хмурые бессонные люди сидели, стояли, лежали под светлеющим небом. Вдруг поднялось какое-то оживление – волна рук пошла от группы к группе: все поднимали головы и показывали в сторону дома в Глубоком переулке. Там по кровле полз человек. «Снайпер! Снайпер!» – пронеслось по толпе. Но тут над кровлей полыхнул триколор, и раздался вздох облегчения. Скоро и по другим крышам взметнулись флаги, вспыхнул и жовто-блакитный.
Тут же пронеслась новость, что танки уходят из Москвы. Я попробовал снова прорваться к Вере, но не вышло, и двинулся к метро с одним из знакомцев по отделению. Когда расставались, парень, мой одногодка, поправил очки и произнес:
– Меня Николаем зовут.
Мы провели вместе самые значительные часы наших жизней, и нельзя было остаться друг для друга безымянными.
– Петр, будем знакомы, – сказал я и крепко пожал ему руку.
Вечером я все-таки забрал Веру, и на следующий день мы шли в самом грандиозном шествии, какое только знала столица: стотысячная толпа двигалась от Моховой к Лубянке, и в толпе ходили слухи, что на Лубянском проезде провокаторы сейчас организуют давку. Туда были срочно посланы гонцы – на метро, чтобы предотвратить трагедию. Как им удалось разобрать заградительные барьеры из поливальных машин и грузовиков, никто не знает, но всё обошлось, и мне удалось подобрать и завернуть в газету узкий осколок красного стекла – от разбитой вывески «Комитет Государственной Безопасности СССР». Автоматчики вдруг выбежали из подъезда мрачного чекистского дворца, но тут же ретировались, будучи сметены одним дыханием толпы, вдруг разом обернувшейся к ним: «Ха-а-а-а-а!..» На Дзержинского набросили веревки и хотели сорвать руками, но кто-то из горкома завопил, что статуя, рухнув, проломит подземные коммуникации государственной важности, и чекисты тогда точно откроют огонь по толпе. Тогда мы развернулись и стали в оцепление перед памятником, чтобы подождать подъемный кран, который мог бы разделаться с истуканом аккуратно.
