У нее были какие-то планы.
Я поднялся.
— Пора идти.
— Да, наверное.
У двери она подала мне руку, и, хотя это было обычное рукопожатие, я почувствовал, как между нами, будто искра, пробежало воспоминание о прежней близости. А может, ничего и не было, просто мечтательные домыслы (судя по всему, Гвен не возражала против того, чтобы я снова исчез из ее жизни), но меня охватило бесшабашное отчаяние.
Назовите это ностальгией или одиночеством. Как вам будет угодно. Но внезапно перед глазами возник ее насмешливый взгляд из-под челки.
Я хотел увидеться с ней снова.
— Слушай, — сказал я, — знаю, что предложение неожиданное, но может, поужинаем вместе?
Гвен ответила не сразу. Тень от открытой двери скрывала ее лицо. Она неуверенно засмеялась и ответила чуть хриплым, запинающимся голосом:
— Даже не знаю, Роб. Это было давно. Как я уже говорила, я больше не люблю рисковать.
— Ладно. Ну, приятно было повидаться.
Я кивнул на прощание и пошел по лужайке. Я уже открыл дверцу машины, когда Гвен окликнула меня.
— Да в конце-то концов, — сказала она, — мне только нужно позвонить. Ведь это обычный ужин, верно?
* * *
На церемонию вступления Бертона в должность я вернулся в Вашингтон.
Мы с Льюисом стояли рядом, в ожидании начала церемонии глядя на мертвецов. Уже несколько дней толпы зомби стекались в город, и сейчас они заполняли всю площадь. Небольшую кучку живых, не больше двухсот человек, согнали на лужайку перед помостом как ширму из теплых тел перед камерами, но я понимал, что истинные избиратели Бертона ожидали за кордонами, безмолвные, неподвижные и несказанно терпеливые — плавильный котел во плоти: люди разных национальностей, цвета кожи, убеждений и возраста, в разных степенях разложения. Где-то среди них могла стоять и Дана Макгвайр. Скорее всего, она там была.
Запах сбивал с ног.
Льюис по секрету рассказал мне, что мертвые начали собираться по всему миру. Наблюдение со спутников это подтвердило. На Кубе и в Северной Корее, в Югославии и Руанде мертвые куда-то шли, с неизвестной, а может, и недоступной для нашего понимания целью.
— Роб, ты нам нужен, — сказал он. — Больше, чем когда бы то ни было.
— Я еще не готов, — ответил я.
Он повернулся ко мне, и его длинное, изрытое оспинами лицо погрустнело.
— Что с тобой произошло, Роб?
И я рассказал.
Впервые я рассказывал об этом вслух, и с каждым словом ноша на моих плечах становилась легче. Я рассказал ему все: об увертках бабушки и моей реакции на новости о Дане Макгвайр, об ощущении во время «Перекрестного огня» будто через меня говорит что-то далекое, безличное и громадное и зовет их всех из могил. Я рассказал ему о старом, почти тридцатилетней давности, полицейском деле, и как за исцарапанным столом на меня нахлынули воспоминания.
