— Это удивительный ребенок! С самых ранних лет. Только выпадет свободная минута — встает вверх ногами. Бывало, ждем на остановке автобуса, глядь — а она уже стоит на руках. Чуть отвлекся — она уже карабкается на дерево или на телеграфный столб. Вначале Канна думала, что перекладина — для канатоходцев, а когда поняла, как с ней обращаться, не могла успокоиться, пока не стерла на ладонях кожу. Пять переломов, вечно в ссадинах. Не ребенок, а живое доказательство теории Дарвина!
— Что еще за теория?
— Учение об эволюции. О происхождении человека от обезьяны…
— А, эволюция! В самом деле, — Кукин засмеялся.
Застенчиво склонившая голову Канна подняла глаза:
— Господин Кукин, вы так хорошо знаете японский язык — а что такое, по-вашему, «махом-назад-сальто-согнувшись-ноги-врозь-в-вис»?
— Ну и ну! Какое длинное словосочетание. И что же это такое?
— Если коротко — сальто Команечи. Один из элементов упражнения на разновысоких брусьях.
— И ты умеешь?
— Да что вы, конечно, нет. Знаю только, как называется. А есть еще длиннее — «соскок-ноги-врозь-назад-из-упора-сзади-дугой-с-поворотом-с-последующим-сальто-назад». Это, если коротко, соскок Команечи. Приземление в конце выступления.
— Когда научишься, обязательно покажи!
Фумихико спросил у Кукина о жизни в Иркутске. Кукина этот вопрос обрадовал. Оживившись, он начал восторженно рассказывать о своем детстве, о городских нравах, о веснах и зимах, о паровозах, трамваях, автобусах, телегах, потом о санях, о продающемся летом квасе, о крае вечной мерзлоты на самом севере Сибири. Казалось, он никогда не кончит. Фумихико слушал, с удивлением сознавая, что все это было не так уж далеко от того, что он воображал.
— В прошлый раз вы рассказывали, как катались на коньках, — сказал он. — По правде говоря, я в свое время попал в точно такую же историю.
Его рассказ об озере Сува Кукин выслушал с огромным вниманием.
— И я, и вы испытали на льду почти одно и то же, — сказал он. — Вот почему мы сразу сдружились.
Старое слово «сдружились» в его устах прозвучало необыкновенно кстати.
— В прежние времена Россия была нам ближе, — сказал Фумихико. — Все вокруг распевали русские песни, литературная молодежь спорила о старине Толстоевском.
— Вы правы, — сказал Кукин, — но с некоторых пор на Россию в Японии стали смотреть как на злобного медведя.
— Кто это — Толстоевский? — шепотом спросила Канна.
— Толстой и Достоевский, — ответил Фумихико. — Я вспомнил забавную вещь. В детстве я написал восторженное письмо Терешковой.
