— Опять довела бабушку?
Та отвечала небрежно, явно подражая бабушкиному характерному говорку:
— Ей реветь, как с горы катиться.
Мать любила принимать гостей. Для них она пекла отменную сдобу, для них настаивала вишневку, для них с утра накупала всякой снеди, а вечером подбирала свои цыганские волосы, трудно натягивала единственное дорогое черное платье (черное худит!) и, улыбнувшись, спрашивала либо у Дины, либо у отца:
— Красивая я?
— Ее от той гулянки и разнесло! — жаловалась бабушка. — Полотенца лишнего нет, наволоки, прости господи, а баян нанимает.
— Ма, тебе не надоело без конца печь, готовить? — спросила однажды Дина.
— Удел женщины, доченька!
Мать обожала пышные слова: «удел», «святотатство», «благодать». Книги она читала лишь те, в которых, по ее словам, были «граф, графиня и любовь».
Страсть матери к пирушкам Дина считала таким же бедствием, что и ссоры.
Два года назад отцу предложили поехать на строительство Ушинской электростанции. Он хотел забрать всю семью, но бабушка решительно заявила:
— Полноте. Один угол из-за вас я уже бросила (бабушка, уступая просьбам матери, продала собственный домик в хуторе, перебралась в город), второго обжитого угла лишаться не подумаю. Сами поезжайте за моря-океяны щей хлебать. Я с внуками тут останусь.
Мать всполошилась. Как? С двумя детьми. Нет, нет, бабушке ни за что не управиться.
— С тобой без отца управилась, — отрезала бабушка, — так с ними как-нибудь. Нечего их в метели, в круговерть таскать по баракам.
И Дина с Борькой остались, а отец и мать уехали. В прошлом году они приезжали в отпуск, навезли чемоданы подарков, сушеной рыбы, кетовой икры. Дина с ног сбилась, убирая за гостями горы посуды. Проводив родителей назад в Ушинск, она даже облегченно вздохнула: начались привычные будни, где у каждой вещи было свое место, а у каждого дела — свой час.
И вдруг четкая размеренность жизни самым неожиданным образом нарушилась. Дина возвращалась из школы, как всегда, — мимо рынка, аптеки, мужской парикмахерской и швейной мастерской. За мастерской начинался ряд одинаковых домиков — невысоких, с голубыми ставнями и желтыми наличниками. Хотя нэп в сороковых годах мог считаться историей, домики упорно продолжали называться нэпмановскими. Из одного, самого аккуратного, вышел молодой человек в сером пальто. Дина прошла бы, не обратив на него внимания, не скажи он ей:
— Давай, иди быстрее.
Дина удивилась: отчего это она должна торопиться? И нарочито остановилась, якобы поправить чулок.
