Маруся оборвала рассказ, заметалась по камере, пнула ногой парашу. Лемона, успевшая за это время опять повалиться на спину, вымучивающе храпела.
— Да проснись ты, идол! — крикнула Маруся, стукнув гречанку по пяткам.
Монашка села, бессмысленно глядя перед собой, поняв же, что спать ей не дает все та же Золотова, выругалась.
«Хороша монашка!» — удивилась Дина. Рассказанное Марусей не шло из головы. Чужая жизнь имеет то удивительное свойство, что в ней все необычно и странно. И как бы ни текла твоя собственная — дурно ли, хорошо ли, — кажется, будто так и надо, и пусть мал твой опыт, поверхностны суждения, а столкнувшись с чужой необычностью, чужой бедой, ты полагаешь, что в этакой же ситуации поступил бы и умнее, и дальновидней.
— Не стоило отдавать записку? — спросила Дина Марусю. — Хуже вам от этого не будет?
— Куда хуже, чем есть. Нет, не путайся промеж нас.
Вернулась Севастьяновна. Ее лицо напоминало лицо божьей матери, перед которой теплится праздничная лампадка.
— Послушалась я тебя, Лемона, — кротко сообщила она. — Призналась гражданину следователю. Во всем, как есть, призналась. Велел собираться. В тюрьму, наверное. А разберись, какая я растратчица? Так, плевок один.
Она поправила под платком седые лохмы, что-то выгребла из-под подушки и метнула за пазуху, застегнула кофтенку, достала из пристенного шкафчика оставшийся от ужина кусок хлеба, постояла, раздумывая, положила обратно:
— Тебе, Лемонушка.
Поклонилась:
— Не поминайте лихом!
И ушла.
— Сильна! — презрительно отозвалась Маруся. — Такие, когда подают нищему милостыню, кричат богу: «Видишь, какая я добрая?». От нее, паскуды, какая нам вера?
— Ай-ай, нехорошо покойников да заключенных оговаривать, — попеняла, снова натягивая на себя монашескую личину, гречанка.
Маруся негромко ругнула ее. Та не обиделась.
— Эпоха нынче! — сладко зевая, говорила она. — И днем, и ночью люди работают. Племянник у меня есть, в горторге кем-то. Так он детей своих почти не видит. Уйдет — они спят. Придет в час-два ночи — они опять спят. Вот и тут так-то.
Снова щелкнул отпираемый в двери замок.
— Выходите.
— Кто? — подняла от подушки голову гречанка.
— Все. К следователю. В коридоре подождете. Ходи за каждой.
Следователем оказался тот самый сержант со шрамом, что отнял у Дины записку. Первой он пригласил в комнату Лемону.
— Ну, так как, гражданка Дрангианова, — послышалось из-за неплотно прикрытой двери, — сегодня поведете себя умнее? Скажете правду?
