От негодования у нее перехватило горло. Дрожащими руками Сара машинально поправляла платье, чтобы прикрыть бедра, но они еще больше обнажались. Армен подумал о том, что Сара сейчас как бы разделилась на две части: та, которая рассказывала, не была похожа на ту, которой принадлежало это роскошное тело…
— Жизнь пошла насмарку, — продолжала Сара. — Но больше всех пострадал мой ангелочек, мой Миша: ему только-только исполнилось шесть, мы даже не смогли справить ему день рождения — он целыми днями плакал, отца хотел. Мне пришлось сказать ему всю правду. Он так внимательно меня слушал, как взрослый. А когда я кончила говорить, помолчал, потом уставился в одну точку, вскинул вверх палец и сказал: «Ничего, скажи, пусть он все равно придет, я его прощаю…» Я ужаснулась: в эту минуту он был так похож на своего отца — и взгляд, и голос, и этот вздернутый палец. Зашла за занавеску и стала плакать. А он отодвинул занавеску и говорит: «Почему ты плачешь, женщина, я всего-навсего хочу моего отца». Я просто онемела. А он повернулся, подошел к тахте и сел — точь-в-точь отец, прямой, как струнка, и больше ничего не сказал. В следующий раз заговорил, когда ему надо было в школу идти: «Не хочу, мне это не надо», — и все. Что мы ни делали, больше слова не произнес. Директор школы сам пришел к нам домой, уговаривал — никакого результата. Повела его к врачам, обследовали с ног до головы, сказали: здоров, нет у него никаких болезней и отклонений. Оформили умственную отсталость, и он остался дома…
Сара снова умолкла и, сжав губы, устремила почти умоляющий взгляд на фотографию сына. Потом лицо ее зарделось от какой-то тайной мысли. Легким движением она откинула голову, и завитки волос упали на белоснежную шею.
— Понимаешь… — чуть помявшись, продолжала Сара. — Я молодая женщина, красивая, не могла ведь я вечно оставаться одна, тем более что чувствовала себя такой униженной, втоптанной в грязь. По ночам плакала в подушку, а днем искала работу, как ты сейчас… Конечно, в желающих со мной познакомиться недостатка не было, но после одной-двух встреч становилось ясно, чего именно они желали… Я всем отказывала, и так прошло шесть месяцев, а потом встретила Кабу, его здесь называют «Черный», он в Китаке большой вес имеет. Сам он не местный, приехал откуда-то с юга; он смуглый и очень сильный мужчина, как кусок булыжника, который свалился с неба на землю. Почти половина павильонов на автовокзале принадлежит ему. Я поняла, что он влюбился в меня с первой же встречи, и это было не притворство, а настоящая любовь. Он дал мне работу в павильоне, чтобы я могла содержать себя и ребенка, у меня ведь, честно говоря, никакого образования нет, мне трудно где-то устроиться. Каба женат, и у него дети, но я его семье не помеха, у меня своих забот по горло… — Сара сжала губы и откинула упавшие на лоб волосы. — Я, как могла, объяснила Мише наше положение, он выслушал с каменным лицом и ничего не сказал. Я горько расплакалась. А он вышел из дома и сел на вторую ступеньку лестницы, на свое место. Когда, уходя на работу, я прошла мимо него, он все сидел в той же позе и смотрел в одну точку. С разбитым сердцем я направилась к выходу и вдруг слышу за спиной его голос: «Пусть придет, — говорит, — мой дядя». Я была поражена: он, значит, решил, что Каба его дядя, брат отца. Я повернулась, пошла к нему, чтобы обнять, но он, не взглянув на меня, встал и скрылся в доме. От счастья я заплакала. Вечером вернулась с Кабой, чтобы познакомить его с Мишей. Смотрю, он вытащил снимок отца, повесил его на стену, а сам торжественно сел под ним на тахту. Когда мы вошли, он встал, ни слова не говоря, прошел мимо Кабы, отодвинул занавеску и скрылся за нею. Зашла к нему немного погодя — он сидит на своей постели и смотрит в одну точку…
