Хочу, чтоб каждый свой исток
душа моя благословила.
Вл. Леонович
Воспоминание детских лет: "В огромный дедовский дом на Пастуховской улице съехались все семеро детей и поют Некрасова, поют волжские песни и те ещё, что певала бабушка - слыханные ею от народников в юности в Кологриве[?]"
В том самом дальнем-предальнем костромском городке, где и сам поэт отмечает в эти дни своё 80-летие! Но продолжу цитату из его статьи: «А я притаился на печи, мне стыдно, что текут непонятно зачем и какие слёзы…»
Не испытанное ли тогда было одной из причин выбора профессии, улыбчиво восславленной позже в стихах: «Да здравствует тощая шкура сельских учителей», когда ничего из трудностей не утаено («Помеси чернозёмное тесто… и набитого насмерть автобуса подожди… Четыре запущенных класса меня измотали к весне»), но всё освещено радостью завоёванной ребячьей любви:
А был ли ты счастлив? Вполне –
В селе Вознесенье-Николе
В моей костромской стороне.
И радостью приобщения к повседневной жизни «низкорослого, северного лесного края», который имеешь право назвать своим не только потому, что там родился, но потому, что ощущаешь себя вечным «учеником тех полей, тех лесов», что тебе «труд мужицкий… с руки» – можешь печь сложить и «с плотницкой смекалкой» дом поставить, упрямо противостоя запустенью, разору и нищете, о каких сказано опять-таки без утайки: «Семь домов, десяток душ, четыре коровёнки. Лён-заводик развалился и давно затих»), но с верой в будущее: «Ты жива, моя родина. Ты жива. Затаилась… Ничего, ничего».
Неслучайно в стихах поэта самые горькие, увы, повсеместные картины:
Никола (храм. –А.Т.) с переломанным хребтом,
с обрушенными рёбрами стропил
как мёртвый кит темнеет за окном.
Лохмотья крыши дождик окропил, –
соседствуют с форменным дифирамбом «бедной» родной природе:
Древесный – осиновый – северный – это не цвет,
но свет: он целебен.
Он мненье молвы опроверг о серости цвета.
Пред ним и гранат бы померк.
Когда я его опишу – то-то буду поэт!
(Оценим и озорное: «из лесной колеи пригублю золотого аи»!) При этом важно заметить, что Леонович отнюдь не глух и не слеп к иным, «чужим» звукам и краскам. В стихах, посвящённых великому грузинскому лирику Галактиону Табидзе, сказано:
Задохнулся – и на русский
перевёл в слезах от счастья
вашу негу, ваши страсти…
Есть у Леоновича стихи об «осеннем муравье олонецких кровей», вечно что-то куда-то волокущем:
иль выйти просто так…
