А.И.
Когда мы начинали философские темы, сюжеты, было замечательное, романтическое время конца 80-х — начала 90-х годов. Все были в ожидании, что счастье наступит через год. И счастье понималось таким образом, что сейчас мы сольемся в экстазе с Европой, с европейской ментальностью в разных ее проявлениях. Переварим эту ментальность здесь, и затем символически перепродадим ее туда. Оказалось, что это не продается. Попытки сделать русский вариант Деррида, русский вариант Делёза или русский вариант Патнэма — не очень правильная стратегия в целом. Конечно, всё это нужно знать, с этим нужно работать. Но, видимо, продуктивным является то, что называется опорой на собственные силы. Поиск какой-то "ментальной" основы именно в своей национальной культуре. Собственно, чем мы интересны? Тем, что мы другие, что у нас есть свой путь интеллектуальной, культурной эволюции. А не тем, что мы можем усвоить ту или иную европейскую интеллектуальную традицию, а затем ее пересказать.
В свое время все оказались очень сильно возбуждены Западом. И это возбуждение переросло в последующее чудовищное разочарование. Кто-то нашел свою маленькую нишу, кто-то нет. Надо понимать, что ориентированность на Запад связана с необходимостью играть по западным меркам. Если за Россией закрепляется роль сырьевого придатка, то таким сырьевым придатком вынуждены выступать и некоторые наши философы. Поставлять такие письма из Москвы для снобистских немецких журналов, в которых пишут о том, что люди носят, что говорят про Чечню. На Западе это вызывает экзотический интерес. Такой чукча-философ, да еще и по-немецки говорящий... Лично меня не устраивает в этом отсутствие рефлексии на понятие достоинства.
Наша главная проблема в том, что мы хотим жить чужой жизнью: "Хорошо там, где нас нет". Почему в Париже хорошо? Потому что там нас нет. Там все хорошо: с едой, с одеждой, с мыслью, с литературой. И в какой-то момент вся страна захотела, во-первых, жить чужой жизнью, а во-вторых, создать себе новую биографию. Ленина, Сталина не было, а были Александр III и следователь Фандорин. И, возможно, ваш дедушка был Фандориным. Вот было бы замечательно.
"ЗАВТРА". Как вы оцениваете состояние гуманитарного знания в России?
А.И.
Изменились позиции. Так называемый русский постмодернизм, возникший на рубеже 80-90х годов, неожиданно хорошо срифмовался с теми интеллектуальными тенденциями, которые в Европе становятся популярными в 70-е годы. Здесь была жизнь, была энергетика. Во многом она остается, я ее совсем не хороню. Проблема заключается в том, что она становится очень локальной. Тот же Жиль Делёз — не профессор философии, это мыслитель, существовавший в очень широких контекстах. Он занимался кино, читал лекции на телевидении и пр. А в России (это не вина, а беда философов, филологов и пр.) гуманитарии оказались социально мало востребованы. И вследствие этого провалились в свою департаментную жизнь. Жизнь, связанную с защитой дипломов, диссертаций, рецензированием. С одной стороны, это нормальная жизнь, но в условиях России, в ситуации кризиса академической системы подобная жизнь стала совсем никудышной. Оттуда ушло все. Почему мы обращаемся к литературе? Она востребована, у нее более открытый потребитель, литература не связана с законами и правилами определенного департамента. Не филологи пишут литературу, не для филологов она пишется, не для философов, а для любого человека, готового прочесть. А потом Россия, если взять культуру XIX-XX веков, всегда воспринималась как литературная страна. В форме литературы происходила работа практически любой гуманитарной мысли.
