– Ой, Витя! Витенька!
– Рано, рано, – зашептал он, отодвигаясь. – Двинулись.
Они поднялись по лестнице, открыли железную дверь и вышли из торца бойлерной.
– Где это… – завертел головой Ребров, – ага, вон санчасть.
– У тебя губа разбита, подожди, – Ольга достала платок, вытерла кровь.
– Пошли, пошли, – Ребров быстро зашагал к санчасти.
– Витя! Витенька! – Ольга догнала его. – Это же пиздец! Ой… миленький… сильно болит?
– Тихо.
Они миновали выходящих из столовой солдат, подошли к санчасти. Неподалеку стояла черная «волга». Ребров сел на переднее сиденье, Ольга сзади.
– Здравия желаю, товарищ подполковник, – сидящий за рулем сержант завел мотор.
– Здорово, – Ребров потрогал губу, – Москва, Дорогомиловская, дом 42.
– Есть, товарищ подполковник, – сержант включил передачу, машина тронулась.
– Как Дорогомиловская? – удивленно наклонилась вперед Ольга. – Зачем же?
Ребров строго посмотрел на нее.
– Я не могу! Я не смогу! Господи! – она закрыла лицо руками.
– Волга впадает в Каспийское море, – сухо произнес Ребров.
Ехали молча. На Большой Дорогомиловской свернули во двор и стали…
– Жди здесь, – сказал Ребров шоферу, быстро вылез из машины и открыл заднюю дверь. – Прошу.
Ольга выбралась из машины и побрела к подъезду. В лифте она разрыдалась.
– Ольга Владимировна, я прошу вас, – Ребров взял ее за руки, – я очень вас прошу.
– Ну зачем! За что мне… Господи, я не могу! – трясла она головой, – все же хорошо… ну, зачем?!
– Вы же все, все понимаете, вы помните 18 на раскладке, милая, мне самому тяжело, но мы на пути, и теперь так легко сорваться, разрушить все. Возьмите себя в руки, прошу вас, не губите наше дело. Мы не можем себе позволить расслабиться. Расслабиться – значит погибнуть, погубить других. Ну! – он встряхнул ее за плечи.
– Да, да, – всхлипнула Ольга, доставая платок, – погибнуть…
Они вышли из лифта, она вытерла лицо и Ребров позвонил в квартиру 165.
– Я не приказываю, я прошу, – сказал он.
Дверь открыл Иванилов. Он был в байковой рубахе, кальсонах и тапочках на босу ногу.
– В самый, самый раз, – заулыбался он, пропуская их в тесную переднюю, – а я вот это, съезд показывают, и там Ельцин им дает… В квартире громко звучал телевизор.
– Лезут на него, понимаешь, а он их глушит! Во, во… полозковцы. Может, чаю?
– Мы торопимся, Петр Федорович, – сухо сказал Ребров, расстегивая шинель на Ольге.
– Как знаете, – Иванилов выключил телевизор, открыт комод.
Ребров повесил шинель Ольги на вешалку, она сняла фуражку и прошла в маленькую смежную комнату. Иванилов вынул из комода серую папку, положил на стол.
