«Дамой в зеленом платье» именуется портрет Пелагеи Ивановны Сапожниковой — второй жены известного мецената. Драгоценные изумруды явились в этом полотне основой колорита. Изумрудно-зеленое в сочетании с блекло-розовым более, чем лицо модели, выражает сущность ее удобной и покойной жизни.
Совсем другой образ рисуется в пока еще безымянном женском портрете из собрания Н. П. Федоренко. Светло-коричневое платье женщины, лишенное украшений, светится на серо-оливковом фоне чистым золотом. Постепенно сгущаясь в тенях, коричневый переходит в почти черный цвет глаз, которым, однако, близость теплого золотистого тона придает особую мягкость и глубину. Ясное русское лицо ее в обрамлении темных кудрей и легкого кружева обнаруживает характер цельный и сильный. Благородная простота осанки свидетельствует о родовитости, а подчеркнутая скромность одежды — о переживаемых трудностях, смысл которых не так уж трудно разгадать, имея в виду дату портрета: «1827 год». В это время большая часть дворянских семей в России оплакивала участь сыновей, братьев и отцов, сосланных в Сибирь. И есть основание предполагать в изображенной Екатерину Николаевну Орлову, жену замечательного деятеля дворянского периода русской революции — Михаила Федоровича Орлова и дочь известного генерала Отечественной войны Николая Николаевича Раевского.
Особой заслугой Тропинина-портретиста явилось создание типа «домашнего» портрета, или, как его еще называли, «халатного», где человек как бы наедине с собой раскрывался в полной непринужденности и свободе. В таком портрете весь антураж, характеризующий сословное и общественное положение, отступал перед характеристикой морально-нравственных качеств. И это было продиктовано принципиально новыми, по сравнению с портретами XVIII века, задачами — оценкой человека, целиком связанной с эпохой 1820-х годов. Помимо всего прочего тип домашнего, неофициального портрета открывал художнику большую свободу и в постановке фигуры и в живописном решении, нежели изображение человека в мундире или фраке, в буквальном и переносном смысле «застегнутого на все пуговицы».
Какой-то странной, преднамеренной неправдой или нежеланием увидеть очевидное звучат слова критиков и некоторых биографов художника, связывающих эти портреты Тропинина с его склонностью к тишине, покою и даже лени, в чем якобы проявлялся и «типично московский» характер. Взятый наугад любой из тропининских портретов опровергает мнение, по недоразумению кочующее полстолетия из статьи в статью.
