– Он так внезапно глянет на меня и отвернется, глянет и снова отвернется… Все время, как я здесь стоял, ожидая вас, он многократно глядел в мою сторону и такое же количество раз отворачивался. Очень, очень странный человек…
– Странный человек, странный замок, странно светит солнце, странно воет ветер, цвет травы тоже странный. Что еще нашел ты здесь странного, Мэт? Прошу тебя, поехали домой!
Но мой кучер не унимался:
– Еще, мистер Айрлэнд, вспомните того юродивого, что мы встретили по пути сюда…
– Да мало ли сумасшедших бродит по всей Англии?! — я уже от души рявкнул на него. — Их полно и в Лондоне, и в Манчестере, и в Глазго, да где угодно! Почему-то все эти места у тебя «не странные», а здесь тебе все «странно»? Едем, я сказал!
– Простите, мистер Айрлэнд, я сказал много глупостей…
– Да, Мэт, сегодня ты превзошел самого себя в изречении всяких глупостей!
– Просто душа моя чувствует…
– Хорошей плетки твоя душа давно не чувствовала!
Под недовольное ржание лошадей кабриолет тронулся с места. Мое тело погрузилось в приятную дорожную тряску, душа размякла, а ум произнес сам в себе: «почему в этом мире столько красивого невежества и столько скучного благоразумия?». Ум мой имел пагубную привычку задавать вопросы, на которые сам же не мог ответить. Менлаувер канул в мутную зелень тамасских лесов. Его башни еще долгое время величественно возносились высоко над землею, точно были не от мира сего и к земле этой отношения никакого не имели. Сизые облака терлись своими телами о твердое небо, рвались в клочья и, не имея плоти, как духи исчезали в небытие. Облака всю жизнь казались мне просто иллюзией природы, нарисованной фантазией гуляющих по небу ветров. Помню, еще в далеком детстве я часто спрашивал свою мать: «мам, когда произойдет то-то или то-то?», она отвечала мне: «когда сможешь подержать в руке кусочек облака, сказанное тобой сбудется». Что можно было смело читать, как: «глупый ребенок, то, о чем ты говоришь, вообще не может быть». А я и впрямь был глупым: нет чтобы разобраться в метафоре, выбегал на улицу, подставлял свои ладони к небу и подолгу ждал, когда же наконец сверху отвалится хоть малюсенький кусочек хоть самого невзрачного облака.
Мэтью, кажется, на меня немного обиделся. Беспощадно стегал лошадей, те ускоряли свой шаг, в своей лошадиной наивности полагая, что смогут таким образом убежать от его кнута, а кабриолет от этого только сильнее трясло. И мне это нравилось. Вдруг раздалось такое ржание, что лошади повставали на дыбы, и я уже приготовился рявкнуть на кучера, чтобы тот не сходил с ума. Но Мэт меня опередил:
