В своей «Истории цивилизации в Англии» историк Г. Т. Бокль так характеризует Декарта: «Он заслуживает благодарности потомства не столько за то, что им воздвигнуто, сколько за то, что им разрушено. Вся его жизнь была великою и весьма успешною войною против предрассудков и преданий. Он был велик как созидатель, но еще более велик как разрушитель… Он был великим реформатором и освободителем европейского ума» (37, стр. 237–238).
Отрицание, с которым идеологи поднимающейся буржуазии подошли к идейному наследию феодального общества, основывалось на осознании исторической миссии своего класса. Оно и должно было быть таким, чтобы каждому члену этого класса, борющегося за политическое господство, расчистить путь к этой цели и этим обеспечить ему неограниченную свободу действия. «Разум во всем должен быть нашим последним судьей и руководителем», — призывал Локк в «Опыте о человеческом разуме» (42, стр. 680). А Кант провозгласил девизом новой буржуазной идеологии: «Sapere aude!» [13]
В этой духовной атмосфере выросла и философия Фихте. Он тоже объявил войну всякому авторитету, и свободный, лишенный всяких оков индивидуум полагается им основой всего совершающегося, а разум провозглашается судьей всего, в первую очередь существующих условий жизни. «Кто поступает, опираясь на авторитет, тот по необходимости поступает бессовестно», — заметит Фихте в 1798 г. в «Системе учения о нравственности» и добавит, что это «очень важное положение, выдвижение которого во всей его строгости крайне необходимо» (20, стр. 175). Так Фихте встает в один ряд с лучшими представителями новой буржуазной идеологии, с Декартом и Кантом, Локком и Руссо, английским и французским просвещением.
Обращаясь к тем мыслителям, которые защищали старые феодальные порядки в Германии, Фихте пишет: «Вы, которым надели ярмо авторитета, когда ваша шея еще была наиболее гибкой, с усилием втиснутые в искусственно выдуманную, противоречащую природе форму мысли, потеряв самих себя из-за длительного всасывания чужих принципов, постоянного подчинения чужим планам, лишившие самих себя тысячами потребностями вашего тела, испорченные для высоких взлетов духа и для сильных величественных ощущений своего Я, как же вы можете судить о том, на что способен человек? Разве ваши силы являются масштабом человеческих сил вообще? Слыхали ли вы хоть раз шум полета золотого крыла гения — не того, что вдохновляет на песни, а того, что вдохновляет на дела? Внушали ли вы хоть раз своей душе волевое
