- От этого тебе не похужеет. Это - "китайский белый".
- Если это "китайский белый", - сказал Эдди, - то я - Дуайт Гуден.
- Кто?
- Неважно.
Гаденыш сел. Эдди сидел у письменного стола, на котором рядом с ним лежала кучка белого порошка (коричневое говно он уже давно спустил в сортир). В телевизоре, благодаря любезности компании NTBS и здоровенной тарелке антенны спутниковой связи на крыше отеля "Акинас", "Металлисты" давали жару "Молодцам". Эдди испытывал слабое ощущение покоя, исходившее, казалось, из глубины его сознания... вот только на самом-то деле, как он узнал из медицинских журналов, оно исходило из пучка нервов у основания позвоночника - места, где локализуется героиномания, вызывающая патологическое утолщение нервного отдела.
"Хочешь по-быстрому вылечиться? - спросил он однажды Генри. - Сломай себе позвоночник. Ноги у тебя работать перестанут, палка - тоже, но зато с иглы тут же слезешь".
Генри это не показалось смешным.
По правде говоря, Эдди это тоже не казалось таким уж смешным. Если единственный способ избавиться от сидящей на тебе верхом обезьяны состоит в том, чтобы перервать себе спинной мозг над этим самым пучком нервов, стало быть, ты имеешь дело с очень тяжелой обезьяной. Не с какой-нибудь там макакой, не с симпатичной мартышкой шарманщика, а со здоровенным, злобным старым павианом.
Эдди начал шмыгать носом.
- Порядок, - сказал он наконец. - Сойдет. Можешь мотать отсюда, срань.
Гаденыш встал.
- У меня есть друзья, - сказал он. - Они могут придти сюда и начать делать с тобой всякое разное. Ты еще их умолять будешь, чтобы тебе позволили сказать мне, где ключ.
- Не-а, кореш, я-то не буду, - сказал Эдди. - Кто-то, но не я. - И улыбнулся. Он не знал, как выглядела эта улыбка, но, должно быть, не ах как жизнерадостно, потому что гаденыш смотался, смотался в темпе, смотался без оглядки.
Когда Эдди Дийн убедился, что гаденыш смотался, он приготовил себе дозняк.
Вмазался.
Уснул.
Так же, как спал сейчас.
Стрелок, каким-то образом пребывавший внутри сознания этого человека (человека, чьего имени он так и не узнал; холоп, которого невольник мысленно называл гаденышем, его не знал и потому ни разу не произнес), смотрел его сон, как когда-то, ребенком, до того, как мир сдвинулся с места, смотрел спектакли... или так он думал, потому что ему никогда в жизни не довелось видеть ничего, кроме спектаклей. Если бы он когда-нибудь видел кинофильм, он бы прежде всего подумал об этом. То, чего он не видел, он сумел выхватить из сознания невольника, потому что ассоциации были близкими. Но вот с именем было странно. Он узнал имя брата невольника, но не самого невольника. Но, конечно, имена - вещи тайные, полные могущества.
