— Скажу. Ты пытаешься оправдать свою неверность.
— Оправдать? Да кто ты такой, чтобы мне перед тобой оправдываться? Ангел с крыльями?
— Я друг Марты.
— Друг? — Жюль тяжело задышал и наклонил голову набок. — Интересно, чем же вы вчера по-дружески занимались, пока меня не было?
— Жюль, ты в своем уме? — На пороге кухни стояла Марта с огромным букетом симпатичных садовых ромашек. — Хорошо, что я все-таки решила зайти за Арни, а то бы вы, пожалуй, подрались. На-ка, — она протянула мужу ромашки, — поставь в воду, а часиков в шесть брось на балкон подружки Арни. Жюль, не дуйся, ты же без меня все равно пойдешь на балкон курить, заодно и напомнишь прекрасной соседке о чувствах ее рыцаря.
Глава 42, в которой настойчиво звонил телефон
Настойчиво звонил телефон. Кто это еще в такую рань? — подумала я и открыла глаза. Будильник показывал начало третьего. Ничего себе поспала девочка! За окном старательно светило солнце. Дождя больше не было. Телефон надрывался пронзительными трелями. Почему я не догадалась взять трубку в спальню, пожалела я, можно было бы поговорить, не вставая, все равно ведь не добегу. Телефон согласно умолк.
Потягиваясь, я неторопливо вышла в кухню и включила чайник. На столе — блюдо с увядшим салатом и уныло сморщившимися рулетиками мяса, на полу — половина содержимого кухонного шкафа. Я направилась в гостиную.
Может быть, Арни и понравился бы натюрморт на столике: обглоданные кисти винограда, засохший хлеб и недопитое вино в фужере, но меня он наводил лишь на меланхоличные мысли о неизбежности уборки.
Для начала я подняла и положила на письменный стол выкройки с рисунками Арни и вдруг поймала себя на том, что уже порядочное время рассматриваю их и никак не могу оторваться. Ни от изображения собственных губ, уха с сережкой и шеи с подвижной тенью от нее, ни от другого рисунка на перевернутой детали спинки жакета. Арни нарисовал его до того, как рассказать про Джоконду, то есть он рисовал молча, и это было заметно! Я не смогу объяснить, чем эта пастель была лучше, но лучше она была определенно!
Дело в том, что на убогой грубой бумаге жили мои глаза, именно жили! И, может быть, это были вовсе не мои глаза, потому что мои глаза, глаза мадемуазель Валье, бизнес-леди едва за тридцать, никогда не могли выражать то, что выражали эти!
Как обычно, это была только часть моего лица: глаза, брови, лоб, едва набросанные виски и пряди волос, и прямо тут же, примерно на том уровне, где бы полагалось быть носу, Арни зачем-то очень подробно скопировал замысловатый орнамент моего ковра. В целом получалось, как будто эти удивительно живые глаза таинственно выглядывают из-за бирюзовой узорчатой завесы…
