, и пространством натурфилософии Бог первоначально становится и создателем, и залогом всякой теории познания.
Элементы корпуса классической эпохи образуют логический ансамбль, отличающийся высокой пластичностью. Механистическая философия классической эпохи, всего лишь попытавшись около 1680 года отвергнуть картезианскую парадигму, которая, как мы помним, помещала религию, политику и структуру общества в сферу Откровения и традиции, была вынуждена, даже без всякого внешнего принуждения, глубоко измениться. Таким образом, в конечном счете классический корпус смог, развиваясь в соответствии с заложенными в нем внутренними потенциями, породить корпус текстов эпохи Просвещения. Аналогичным образом может быть построена и «эндогенная» модель структурного распада идеологии Просвещения.
Напомним ради удобства некоторые из направлений сдвига последних десятилетий XVII века. Сначала все держится на переходе к ограниченности божественной трансцендентальности. Отодвинутый на величественную роль primum mobile механистического творения, Бог удаляется. Ненадолго о нем напомнил Ньютон. Он вновь стал вездесущим в первоначальном варианте закона всемирного тяготения. Позднее, когда, с признанием тайны тяготения всего лишь свойством материи, небесная механика в соответствии с астрономией Лапласа окончательно пополняется четвертым измерением — осью времени, он вновь возвращается к дальним пределам. На протяжении XVIII века усовершенствование Вселенной как часов, сконструированных Богом-Мастером, десятилетие за десятилетием подтверждало тезис Лейбница: «Движущая энергия Вселенной, ее vis viva[8], не уменьшалась; мировые часы никогда не требовали ни завода, ни починки». По образу и подобию морских хронометров, созданных около 1770 года Гаррисоном.
Мало-помалу Бог-Мастер остался без работы. «И вот, — по удачному выражению Александра Куаре, — могущественный и деятельный Бог Ньютона, который действительно управлял мирозданием согласно Своей свободной воле и Своему решению, в ходе стремительной эволюции постепенно превратился в косную силу, в intelligentia extra mundana[9],B Бога-тунеядца. На вопрос Наполеона о том, какая роль отводится Богу в его „Изложении системы мира”, Лаплас, через сто лет после Ньютона придавший новой космологии окончательную завершенность, как мы помним, мог ответить: „Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе”». Не будем торопиться. Здесь нет абсолютного автоматизма. Эскапада Лапласа никогда не была достоянием масс. Более того, нет никакого непреодолимого противоречия между механистической философией бесконечной Вселенной и теологией трансцендентального Бога. В пору религиозного половодья XVII века механистическая космология и теология Воплощения дополняли друг друга без малейшего взаимного ущерба.
