Дульский умолк, свернул «козью ножку» и, с удовольствием сделав несколько затяжек, продолжал:
— Беспокоит это меня. По всему видно, крепко поработали среди крестьян эсеры. Не скоро этот дурман удастся развеять. Про некоторых крикунов я узнал кое-что. Оказывается, у большинства под видом родственников живут бывшие офицеры. Отошли после тифа и опять за свое, только монархическую душу временно на эсеровскую заменили. Должен сознаться, работают тонко. В Пресногорьковской волостные власти на их провокацию клюнули, часть делегатов конференции арестовали и, конечно, не тех, кого надо. Кулачье в восторг пришло — такой повод для агитации в их руках. Повсюду стали кричать: «Большевики народных избранников арестовывают. Нужно очистить Советскую власть от коммунистов».
Дульский с каким-то озлоблением докурил самокрутку и, бросив обжигавший пальцы окурок в переполненную пепельницу, запил водой из стоявшей на столе кружки табачную горечь.
— Мужиков по моей просьбе выпустили, а крикунов поместили в милицию. Что касается офицеров, то нам надо проверить, с какой стати дворяне в родню к кулакам записываются.
Когда прощались, Лука обернулся и, в дополнение к сказанному, заметил:
— Костыревы и некоторые мужики из других сел говорили мне, что на сходах при выборах делегатов им по требованию кулачья пытались всучить от имени общества «приговор». Один экземпляр такого «приговора» я передал в уком. Думаю, его составляли эсеры: там и передача земли в частную собственность, и свобода торговли, и свобода печати, и свобода партий… Столько свобод требуют, что у мужиков головы кругом идут.
Рассказ Дульского заставил вспомнить о случае, внешне, казалось бы, не имевшем отношения к делу Шантурова. Еще в сентябре по пути в Перводаровку секретарь местной партячейки рассказал Порфирьеву о том, что почти у каждого кулака в качестве приемного члена семьи живет бывший офицер. У Ивана Ерыгина, который раньше держал ямщину, находится Яков Пятков, дворянин, в прошлом офицер колчаковской армии. Вышло так, что Порфирьеву довелось увидеть Пяткова. Кто-то разбросал по селу листовки с призывом бить комиссаров, не сдавать хлеб по продразверстке, бороться за созыв Учредительного собрания. Секретарь ячейки уверял, что все это дело рук Ерыгина. Вместе с милиционером и некоторыми местными коммунистами Порфирьев пошел к кулаку с обыском. Дом Ерыгина был заметен издалека. Крашенная охрой железная крыша, большая застекленная веранда, резные наличники, большое подворье — все говорило о былом размахе. Из рубленой баньки неслись пьяные голоса. Порфирьев с секретарем пошел на голоса, остальные направились в дом. Когда секретарь распахнул дверь, сидевший на лавке мужчина голосил:
