Они ничего этого не знают, так за что будут бороться?
– Подожди меня здесь, – решительно сказала она и встала.
– Куда? – вяло окликнул ее Командор. – А занять позиции?
– Еще уйма времени, – ответила Мунга и спустилась вниз по разбитой лесенке.
Следы, оставленные тяжелой беременной женщиной в пыли, еще не стерлись. Мунга пошла по ним, профессионально-безразлично глядя по сторонам и ничем не выдавая ведомой слежки.
Долго идти не пришлось. Женщина завернула через пару кварталов и теперь вешала белье в маленьком дворике, старательно поднимаясь на цыпочки и снова опускаясь.
Ее живот, туго обтянутый хлопковой блузой, тоже поднимался и опускался.
Некоторое время Мунга наблюдала за ней, забыв об осторожности, но женщина почувствовала ее взгляд, повернулась и приветливо улыбнулась.
У нее оказались редкого колдовского цвета глаза: молочно-белые, с мраморным черным рисунком по всей радужке.
Мунга сделала вид, что любуется кустиком мелких рассыпных роз.
– Потрясающие у вас цветы.
– Да, – приветливо сказала женщина, – они растут на восточных скалах, в ущельях, но я выкопала и пересадила сюда. Отлично прижились, а ведь совсем дикие…
Мунга покивала. Она не нашлась что ответить. Вести разговоры о цветах, уюте и прочих женских делах ее не учили.
– Всего вам хорошего, – напоследок сказала она и пошла назад, запомнив на всякий случай улицу и дом.
В это время башенные часы пробили пять.
Пять вечерних часов для Асбигаля – время, когда небо начинает набираться фиолетового и цепляться за вершины скал. Фонтаны вяло бились в своих растрескавшихся мокрых чашах, вьюны, оживая, снова медленно потащились по балконам и перилам.
Внизу клубилась и чернела вязкая туманная масса. Люди останавливались, с любопытством поглядывали на потемневшее море. В густом безветрии воздух набирался электрических разрядов, и то там, то здесь вспыхивали крошечные голубые огоньки. За ними принялись гоняться дети, матери которых не одергивали их и продолжали прогуливаться вдоль магазинчиков, днем закрытых, а вечером выставивших соблазнительный ассортимент лент, шляпок, драпировок и поясов.
В пять минут шестого башенные часы, словно свихнувшись, гулко ударили один раз и нелепо заскрежетали, обрушиваясь внутрь самих себя всем весом древних шестерней.
Башня, сминаясь, как молочная пенка, потекла вниз, и шквал брызг-булыжников обрушился на маленькие домики.
Огромная спица-стрелка, перевернувшись в воздухе три раза, на манер пера скользнула по горизонтали и приземлилась, пробив острием огромную дыру в булыжной мостовой.
