— А где ты слышал то, что играл на развалинах?
— Нигде.
— Нигде… — задумчиво повторил учитель и заботливо посмотрел в глаза подростка. — Вот что, Гриша, гони-ка своих коров куда-нибудь в другое место, пока этот… не очухался.
— Так вы все видели? — подался вперед Гриша, не замечая, что сам себя выдает.
— Я видел, как он поднялся. Проклинает дерево, на которое налетел. Он думает, что все вышло случайно. Но, кто знает, вдруг мозги у него прояснятся… Кстати, палку твою я сломал и забросил. На ней ведь вырезано твое имя…
Гриша от растерянности ничего не смог сказать и молча пошел к коровам.
«Вот это учитель! — думал он, перегоняя стадо через ручей. — Прежний сразу бы в полицию!..»
* * *
Дед Конон начал понемножку двигаться. И сразу стал поговаривать, как бы сходить на осушенное поле. Но один не отваживался еще отправляться в такой далекий путь, а Гриша не мог уйти от стада.
Наконец выдался дождливый день, когда стадо на пастбище не выгнали. Приказчик заставил накосить свежей травы и весь день кормить коров в хлеву. Наложив полные кормушки мокрой от дождя травы и рискуя получить от приказчика порку, Гриша убежал домой и повел деда на болото. От дождя он накрылся мешком, один угол которого был всунут в другой так, что получился башлык. А дедушка натянул старый брезентовый дождевик, который, чуть намокнув, гремел точно фанерный.
Людей на селе не было видно. Все попрятались от дождя. Кто молотил в клуне, кто веял, а бабы трепали лен или толкли просо. В доме учителя тоскливо пиликала гармошка. Грише хотелось хоть одним глазом глянуть на этот голосистый инструмент. Но до дома, где жил учитель, не дошли: возле старого, подгнившего креста, обвешанного почерневшим тряпьем, повернули на болото. За селом дед с голодной завистью рассматривал недавно поднятые, влажно чернеющие пары. Жадно глядел на большую сочную отаву. Восхищался даже камышами, по его мнению, необычайно «роскошными» в этом году.
— Все этим летом растет, как из воды идет! — говорил он с радостью и в то же время печально.
На панском поле тоже подняли пары. Поле было черное, тучное. Казалось, оно, как живое, радуется теплому дождю. Приближаясь к своему участку, дед шел все быстрее и быстрее. А поднявшись на последний пригорок, вдруг стукнул палкой о землю и застыл на месте, точно у него сердце остановилось.
— Дедушка, что? Вам больно?
Дед так печально покачал головой, словно сразу потерял все, что имел в жизни.
И впервые Гриша увидел слезы на глазах своего гордого, непокорного деда. А глянув туда, куда смотрел старик, он понял горе, постигшее и деда, и мать, и его самого: участок, который они вдвоем осушили, на который возлагали столько надежд, был распахан и сливался с большим панским полем, так что и не заметишь, где была межа, а где тропинка, по которой ходили когда-то на покос.
