— Ясна пани помиловала? Дедушку выпустят?
Мать только махнула рукой и, глянув на поросенка, спросила, куда он его гонит.
Гриша посмотрел назад и по сторонам.
— Тихо, мама! Помоги в корчи загнать, пока не заметил тот стягайло. Он уже у нас дома.
— Секвестратор? — бледнея переспросила мать. — Сынок, оставь. Хай берут да подавятся. Не до поросенка!
— Мам! Мы продадим поросенка. Деньги отдадим пану коменданту, и он отпустит дедушку, — скороговоркой шептал Гриша, продолжая гнать голодно повизгивающего поросенка.
— Да подожди. Куда ты его? За такого поросючка не выторгуешь столько, чтоб подкупить полицию.
— Все равно не отдам!
— Что ты выдумываешь! Вон Санько спрятал свою корову, а теперь и сам не рад. Раскроют хату, что ты с ними сделаешь?
Гриша опустился на траву и насупился. Мать присела рядом. Гладила его по голове и молча роняла слезы на его черные, давно не чесанные волосы. А белый курносый поросенок, мирно хрюкая, начал рыться в земле среди высокой, тихо шуршащей осоки.
— Мама, мам! — вдруг оживился Гриша. — А давай скажем секвестратору, что поросенок подох.
— Эх, сынок, не обманешь этого коршуна. Все он знает. Лучше уж смириться. Пани обещала поговорить с паном комендантом и тоже просила меня, чтоб все было тихо да мирно.
— Мирно, тихо! А сами они мирно?! Напали на дедушку, как разбойники. А за что? Он свою землю…
— Замолчи! — сердито замахнулась мать и испуганно посмотрела по сторонам. — Сколько раз говорила тебе, не болтай зря! Всей семьей загонят в Картуз-Березу!
Гриша покорно погнал поросенка назад. А мать, вытирая слезы концом платка, пошла рядом.
— Что ж поделаешь, сынок. Пускай забирают. Раз попался волку в зубы, то не вырывайся.
Секвестратор сидел за столом, как хозяин. Полы его балахона занимали почти половину лавы[8]. Шляпа лежала на единственной в хате табуретке. Широко расставив тонкие и кривые, как лапы паука, длинные ноги в щегольских начищенных сапожках, разложив на столе костлявые руки, он молча смотрел в раскрытую перед ним книгу актов.
А хозяйка с сыном стояли у порога, как нищие, только что вошедшие в чужой неприветливый дом.
Оторвавшись от книги, секвестратор бесцеремонно уставился на них. «Хлопец ничего, — рассуждал он про себя, — видать, работящий, послушный. Правда, лоб уж очень крутой, упрямый. Ну да раз-другой получит кнута от приказчика — и остепенится. А матка… Что ж, она куда красивее шинкарки. Глаза жгучие, как у цыганки. А чего стоят брови да косы! Впрочем, сама она этого, пожалуй, и не замечает. Ей не до того…»
