Вадим слушал, но слова рыбачка катились мимо него, как кораблики по ручью весной. В голове приятно шумело, плескалось, щебетало. Только краем глаза и краем сознания он подмечал, как подрагивают пальцы рыбачка и бегают, бегают рыжие в красных прожилках глаза.
Наверное, прошел дождь. Во всяком случае, земля в саду была влажной, и малина набухла водой, размокла. Вадим приподнимался на локтях и ловил губами раскисшие ягоды. Надо было встать, пойти в дом, содрать с себя промокшую одежду и затопить печурку. Забраться под одеяло, переждать, пока последние остатки хмеля выветрятся из больной головы, а потом собрать рюкзак и отправиться на станцию. Наловленных коловраток ему за глаза хватит, а о том, чтобы снова вернуться к пруду, и думать противно. Надо было… но Вадим продолжал лежать, вдавливаясь лопатками все глубже в холодную землю. Тяжелые капли срывались с листьев малины и шлепались ему на щеки, на лоб.
…Любят всегда недостаточно. Если один любит жадно, до исступления, а второй вполсилы – его ли эта вина? Можно ли любить больше, чем положено тебе природой? И ведь, казалось, было все – вечера у реки и вечера у огня, и бегали вместе по лесу, и читали стихи, и стягивали друг с друга измятые простыни, и оставались голыми, как дети. Он тыкался носом в основание ее шеи, в ямочку, в тонкие завитки и вдыхал запах волос; она щекотала ему пятки. Потом целовала и спрашивала: «Любишь меня? Как сильно ты меня любишь?» А он, конечно, отвечал: «Сильнее всех на свете.» И это была чистая правда.
Ночью Вадиму опять приснился сон. На этот раз он пошел по левой дороге, по той, где суждено было потерять коня. Смеркалось. Сразу за валуном потянулся унылый ельник, с ветвей капало. Потом ельник потихоньку сошел на нет, и открылась равнина со страшным холмом. Взошла луна, и холм приветливо блеснул навстречу Вадиму конскими черепами. Сторожка стояла под холмом, ее окружал невысокий забор с мотками колючей проволоки. Будка за забором пустовала, и не верилось, что когда-то жила здесь собака. Вадим подошел к калитке, легонько толкнул ее, и воротца распахнулись.
Пуст был освещенный луной двор. У конуры ржавела цепь с огромным ошейником – волкодава они тут держали, что ли? Вадим поднялся на крыльцо. Ступеньки под ногами скрипели. Козырек нависал, отрезая лунный свет, дверь темнела впереди и пахла трухлявым деревом. Вадим потянулся к ручке, но тут за спиной заперхало, закашляло. Цепь зазвенела, как будто давно и неведомо куда девшийся пес решил вернуться. Вадим крутанулся на месте, готовясь встретить удар клыков. Но ошейник по-прежнему валялся на земле, а рядом с конурой стоял некто. Секундой позже Вадим понял, что некто ему знаком – а между тем Матиас-рыбачок уже прокашлялся и сказал сварливо:
